Сам без оружия

Щепкин достал пачку ассигнаций, бросил на стол. Сверху положил визитную карточку.

— Думаю, этого хватит для того, чтобы ускорить процесс. Если нет — звоните, я помогу вам.

Видя, что Зинштейн пребывает в недоумении, Щепкин приобнял будущего режиссера будущего шедевра и задушевно проговорил:

— Смелее, Сергей Михайлович! Мы с вами такую кашу сварим! Самое время начинать творить! А?

Он схватил безвольную руку Зинштейна, энергично пожал ее, бросил «До завтра, встречаемся, в «Дононе»» и, продолжая играть разбитного мецената, пошел к выходу, оставив за спиной застывшего Зинштейна.

«Теперь не сорвется. Теперь, когда увидел деньги, увидел перспективу, почувствовал самостоятельность — сорваться не должен. Да и я не дам…»

Выйдя на улицу, Щепкин стер с лица приторную улыбочку, посмотрел на темное небо, натянул кожаный навес на кабину, сел в авто и завел мотор. От выпитых ста грамм коньяка во рту было горьковато. Пил Щепкин редко и мало. Сегодня пришлось разговеться. Теперь бы выбить алкоголь из организма хорошей нагрузкой и пропарить тело. Это будет хорошо.

15

До хаты Гриша-Скок добрался только перед рассветом. Сперва бежал, потом долго сидел в подворотне, а потом окольными путями пробирался к окраине города, где в небольшом домике жила его подруга, молодая разбитная девица Клавдия.

Он ввалился в дверь весь грязный, исцарапанный ветками, посиневший от холода и злой до предела.

Клавдия ахнула при виде своего хахаля, подхватила и почти донесла до горницы. Разула и раздела Гриню, бросила грязные вещи в угол и стала осторожно обтирать крупное тело рушником. Спрашивать милого дружка ни о чем не стала, знала, как он этого не любит.

Григорий немного пришел в себя, отстранил руки девушки и хрипло выдохнул:

— Дай водки.

— Что? — не поняла сразу Клавдия. Раньше ее дружок водки никогда не просил.

— Дай водку! — рявкнул тот, шарахнул по столу кулаком и грязно выругался.

Клавдия охнула, прижала руки к губам, опрометью бросилась за занавеску к шкафу и вынесла оттуда бутылку водки. Налила половину кружки, но Григорий выхватил у нее бутылку и стал пить прямо из горлышка. Поперхнулся, закашлял, пролив на грудь и пол почти половину, не глядя поставил бутылку на стол, вытер губы ладонью. Глянул на себя — почти голый — и нетвердым шагом пошел в спальню.

Там он ничком рухнул на кровать, смял руками подушку, спрятал в ней лицо и глухо зарычал. Клавдия тихонько присела рядом, положила теплую ладонь на его широкую спину, осторожно погладила.

— Гриша, соколик мой… что с тобой?

Григорий долго не отвечал, продолжал комкать подушку, порвал наволочку. Потом повернул голову и ответил:

— Батяню мово и брательника… легавые положили. Суки!

Клавдия вздрогнула от его скрежещущего голоса, ахнула, прижалась щекой к спине.

— Как же так? Гришенька, как же так?

— Ум-мм… гады! В спину!

Григорий повернулся, посмотрел на Клавдию и хрипло выдохнул:

— Дай еще водки!

Когда Клавдия вернулась в комнату с бутылкой, Гриня уже спал, разбросав руки и уткнув лицо в подушку.

Почти весь следующий день Скок пил и лежал на кровати, глядя то в потолок, то в окно. В голове было пусто, на душе больно. Говорить не хотелось, да и не с кем было. Клавдия молчала, приносила еду и закуску, ставила на столик, тихо сидела рядом, гладила его по голове и уходила. Григорий был ей за это благодарен.

В минуты забытья перед его глазами вставала фигура отца, в тот последний момент, когда он, умирающий, молил о мести. Григорий мычал от боли и скрипел зубами, давя в себе крик.

Брат и отец! В один день! И оба от рук легавых сук!

Как убили Мишку, он не видел, звуки выстрелов расслышал, когда спускался по лестнице. А потом среди мелькания фигур рассмотрел тело брата, лежащее у стола. И здорового парня рассмотрел, тот стоял поблизости. Легавый! Наверное, он и застрелил брательника.

Кто стрелял в отца, Скок не видел тем более, в темноте только вспышки выстрелов и можно было различить. Кто-то из городовых или жандармов.

«Отомсти, сына!» — молил отец. Кому же мстить? Жандармам? Или городовым? А может, тому здоровяку из трактира? Он дал клятву, а ее надо держать, ведь умирающий просил. Значит, Григорий должен взять плату кровью. Господи, за что так?

Мысли пошли вскачь, и Скок вновь протянул руку к бутылке. Уже вторая. Ладно хоть Клаша почти силком сует ему то огурчики, то капусту, а то и хлеб. Закусить надо, не то совсем хмель заберет. Черт ее возьми, эту водку! Но она помогает остановить карусель мыслей и изгнать из головы образы отца и брата.

Днем Григорий забылся тяжелым беспокойным сном. Сидевшая в соседней комнате Клавдия вздрагивала при каждом шорохе и стоне из-за двери. Сперва не решалась заходить к миленку, но потом осмелела. Тихонько подошла к кровати. Григорий лежал на животе, сбив одеяло в сторону и разбросав руки. Щека мокрая, наверное, во сне плакал.

Клавдия быстро разделась, скользнула на кровать, прижалась к могучему телу Грини, обняла его и замерла, слушая его тяжелое дыхание и стоны.