М а т ь
М а р и й к а. Только на обратном пути.
М а т ь. Я понимаю.
В и к т о р. А как же!
М а т ь. Ну, ступайте, ступайте. Счастливого тебе пути, успешной службы.
М а р и й к а
М а т ь. Придет.
М а р и й к а
В и к т о р. А что про меня?
М а р и й к а. Ну — про нас. Про двоих… Пошли!
Л ю д в и г а Л е о п о л ь д о в н а. Каков наш корнет, а?
М а т ь. Курсант он.
Л ю д в и г а Л е о п о л ь д о в н а. Как щелкнул каблуками передо мной! Будь я на полвека моложе, он с легкостью вскружил бы мне голову, да, да, уверяю вас. Я всегда была неравнодушна к военным. И вообще никогда не была рассудительной, как гроссмейстер. Моя жизнь катилась каким-то веселым кувырком! Правда, я была, помнится, дьявольски обольстительной. Один штабс-капитан называл меня богиней и играл мне на скрипке. Впоследствии, в революцию, он оказался в высшей степени мерзавцем. Почему люди не хотят быть хорошими — все? Я страшно люблю хороших людей, Верочка!
М а т ь. Кто ж их не любит? Счастье, что они живут рядом с нами.
Л ю д в и г а Л е о п о л ь д о в н а. Но вы ни за что не догадаетесь, отчего я сегодня в таком приподнятом настроении! Прямо-таки чертики в глазах!
М а т ь. Вы всегда такая.
Л ю д в и г а Л е о п о л ь д о в н а. Отнюдь! Знаете, в чем моя беда? Я не умею и не желаю обуздывать свои желания. Нужно всегда отделять себя от своей старости. Тогда можно смотреть на нее со стороны и всячески издеваться над ней, не задевая самое себя! Вот и сейчас я зашла в кафе-мороженое и заказала себе сто пятьдесят грамм пломбира «ассорти» и полбокала шампанского! Божественно!
М а т ь. С вашим-то горлом?
Л ю д в и г а Л е о п о л ь д о в н а. Я знала на что иду. Схвачу жесточайшую ангину и буду месяц сиплая, как гималайский медведь!
М а т ь. Ну вот видите?
Л ю д в и г а Л е о п о л ь д о в н а. Увы, милая моя, последствия чаще всего и мстят нам за то, что мы заранее пугаемся их. Известно же, что женщина стареет в тридцать только потому, что в двадцать лет она уже боится, как будет выглядеть в пятьдесят. Зачем же мешать себе жить, не понимаю?
М а т ь. Мы тебя ждали к обеду. Почему задержался?
Б о р и с. Получку принес.
М а т ь. Нелегко ему. А тут еще и Варя…
Л ю д в и г а Л е о п о л ь д о в н а. По-моему, этого следовало ожидать. Я говорю абсолютно откровенно, потому что люблю Борю, вы это знаете. Я желаю ему только добра. И если взглянуть трезво, то это к лучшему, что Варя ушла…
М а т ь. Людвига Леопольдовна, прошу вас, он может услышать.
Л ю д в и г а Л е о п о л ь д о в н а. Отлично! Я никогда и ни от кого не прятала своих мыслей. Но Борису это поможет разобраться наконец.
М а т ь. Варя не от него ушла. Я виновата.
Л ю д в и г а Л е о п о л ь д о в н а. Ну конечно! Легче всего оправдывать поступки других, принимая вину на себя.
М а т ь. Им пожить хочется, а тут… Какая им тут жизнь?
Л ю д в и г а Л е о п о л ь д о в н а. Я, Верочка, к великому сожалению, никогда не была матерью. Но это, надеюсь, не отнимает у меня права сказать, что мать — это нечто гордое, святое, прекрасное! И если человек сводит это понятие к одному лишь инстинкту, поверьте, в этом есть что-то дурное. Вы хотите непременно защитить Бориса. Я вас понимаю. Но защищая его таким образом, вы не даете ему возможности схлестнуться с самим собой!
Б о р и с. Где обед?
М а т ь. Поставь разогреть суп. Кашу можно холодную, с молоком.
Л ю д в и г а Л е о п о л ь д о в н а. Я не одобряю твоих нынешних настроений. Кое-что вообще выше моего понимания. Но твой суп тем не менее уже, вероятно, кипит. Мы ждали тебя с минуты на минуту. Мой руки.
Б о р и с. Вечные морали.
М а т ь
Б о р и с. А что?
М а т ь. Ведь она мне не чужая.
Б о р и с. Тебе, может, и не чужая, а другим? Этой, например…
М а т ь