Самая средняя школа 1.5

— Это командир партизанского отряда Левинсон и врач Сташинский. Отряд не сможет уйти от погони со смертельно больным Фроловым. А если его оставить — его будут пытать и убьют.

— И они сами решили его убить?

— Да. Отравить.

— Нужно помешать.

— Наверное.

Молодые люди сейчас и сами были одеты в военную, истертую и выгоревшую на солнце форму. Они прошли мимо группы парней, но те их не заметили. Их здесь никто не видел, они даже не отбрасывали теней. Такая невидимость была очень кстати, и особенно приятным было то, что в этой литературной тайге их совсем не кусали комары. Они шли мимо отдыхающих бойцов и всхрапывающих лошадей, пока не увидели барак. Клим подумал, что больного будут держать там.

— Обождите!.. Что вы делаете?.. Обождите! Я все слышал!..

— Вон!

Из барака выскочил молодой парень и в отчаянии бросился прочь. Он почти столкнулся с Лизой.

— А это кто? — спросила она, оправившись от неожиданности.

— Это Мечик, он хотел остановить отравление.

— Хороший человек.

— Из-за его трусости и предательства погибнет почти весь отряд потом.

— Запутано все, я уже сама не знаю, хорошие мы или плохие, — с горечью произнесла девушка.

Лиза и Клим вошли в барак.

— Случится, будешь на Сучане, — сказал медленно, измученный болезнью, Фролов, — передай, чтоб не больно уж там… убивались… Все к этому месту придут… да… Все придут, — повторял он с таким выражением, точно мысль о неизбежности смерти людей еще не была ему совсем ясна и доказана, но она была именно той мыслью, которая лишала личную — его, Фролова, — смерть ее особенного, отдельного страшного смысла и делала ее — эту смерть — чем— то обыкновенным, свойственным всем людям. Немного подумав, он сказал: Сынишка там у меня есть на руднике… Федей звать… Об нем чтоб вспомнили, когда обернется все, — помочь там чем или как… Да давай, что ли!.. — оборвал он вдруг сразу отсыревшим и дрогнувшим голосом. Кривя побелевшие губы, знобясь и страшно мигая одним глазом, Сташинский поднес мензурку. Фролов поддержал ее обеими руками и выпил.

Лиза закрыла лицо руками, то ли от ужаса увиденного убийства, то ли от того, что они опять не успели ничего сделать.

Снова поменялась сцена. Молодые люди оказались в купеческом доме. Мужчина и женщина громко ссорились.

— Что тебе надо?

— Не кричи. Не страшен.

— Обвинение твоё утвердил прокурор.

— Не верю! Врёшь.

— Утвердил.

— Я ему, подлецу, девять тысяч в карты проиграл. Я намекал ему… Ещё одиннадцать дал бы…

— На днях получишь обвинительный акт, после этого арестуют тебя, в тюрьму запрут.

— Пожадничала ты, пожадничала! Мало следователю дала. И Мельникову, видно, мало. Сколько дала, скажи?

— За растление детей полагается каторга.

— А ты — рада?

— У тебя дочери — невесты. Каково для них будет, когда тебя в каторгу пошлют? Кто, порядочный, замуж их возьмёт? У тебя внук есть, скоро ему пять лет минет. Лучше бы тебе, Сергей, человека убить, чем пакости эти содеять!

— Тебя убить следовало, вот что! Убить, жестокое сердце твоё вырвать, собакам бросить. Замотала ты меня, запутала. Ты…

— Не ври, Сергей, это тебе не поможет. И — кому врёшь? Самому себе. Не ври, противно слушать. (Подошла к мужу, упёрлась ладонью в лоб его, подняла голову, смотрит в лицо.) Прошу тебя, не доводи дело до суда, не позорь семью. Мало о чём просила я тебя за всю мою жизнь с тобой, за тяжёлую, постыдную жизнь с пьяницей, с распутником. И сейчас прошу не за себя — за детей.

— Что ты хочешь, что тебе надо? Что?

— Ты знаешь.

— Не быть этому! Нет…

— Хочешь, на колени встану? Я! Перед тобой!

— Отойди. Пусти!

— Прими порошок.

— Уйди…

— Прими порошок, Сергей…

— Нет!

Сорившиеся ушли, а Лиза и Клим, оставшись одни, осмотрели свою одежду, в которой они напоминали купеческих детей.

— Это Васса Железнова Горького, — сказала Лиза.

— Она его хочет отравить? — спросил Клим, которого больше привлекали произведения про войну и приключения, чем описывающие семейные трагедии.

— Да, мужа. За растление малолетних он должен пойти на каторгу, а она хочет детей уберечь от позора.

— Может быть здесь успеем вмешаться, — предположил юноша.

Лиза не разделяла его уверенности. Но Клим решил действовать, схватил пакет с ядовитым порошком, оставленный женщиной, и выскочил из комнаты. Девушка вышла за ним. Не зная, куда спрятать яд, Клим сунул его в первый попавшийся горшок. И как раз вовремя, потому что сцена опять поменялась.

Теперь они оказались на каком-то грязном постоялом дворе в неудобной зимней одежде. Молодые люди подошли к стоящей посреди кареты, и увидели в ней спящего Пьера. Вокруг ходили пьяные и сонные люди. Лиза что-то протянула Климу.

— Где ты их находишь? — спросил Клим, но кочергу взял.

Они открыли дверь кареты и какое-то время смотрели на голову Безухова, но оказалось, что даже мысль об убийстве им противна. Клим принял решение и положил кочергу на землю.

— Я бы тоже не смогла, — сказала Лиза, — хоть он и не настоящий.

И опять раздался голос, но не авторский и не сверху, а как бы из головы спящего Пьера: