Самая страшная книга 2018

– Да. Океан искр, так батя любил говаривать. Он в детстве меня в лес из города возил, голову поднимаешь, а небо сверкает, что брюликами расшито. Тогда в деревню и влюбился…

– Что там, как думаешь? Бог?

Роман пожал плечами.

– Всякое может быть.

– Бог… Почему он с нами так?

– Так?

– Деревенские… Они ведь сразу нас доставать начали, только мы из города приехали. А теперь полжизни тут прожили, а чужими остались. Унук только один… А Ирка… Вот в кого она такая? Мы ведь все для нее. Деньги на учебу собирали, в город отправить. А она… – Тома махнула рукой. – Что там? Я ведь никогда не задумывалась. Некогда было. Родители верить заставляли, я и слушала. Не вера, а привычка какая-то. Что там? Когда росли, говорили, что космос один. Теперь вот опять про Бога поют. А что на деле?

Чудище вынуло когти и медленно, точно красуясь, прошествовало по двору, голое тело лоснилось в лунном сиянии. Постояло немного, задрав голову, и ушло в погреб.

– Узнаем. Все мы узнаем, когда часы пробьют.

Старик чмокнул жену.

Первое яйцо влетело в окно, стекло пронзительно задребезжало. Второй снаряд упал дугой и разбился у ног старика, забрызгав брюки. Роман услышал смех.

Нечисть выскочила из погреба, одним прыжком перемахнула изгородь и исчезла в кустах. Смех сменил крик.

Роман подбежал к забору и в серебряном свете разглядел крикунов. Дети. Двое. Бегут. И за ними шаг в шаг скачет чудище. Нагоняет. Оно выросло в размерах и уже напоминало не кошку, а здорового волкодава. Еще немного, и настигнет. Ружье в сарае. Патроны в комнате. Твою-то мать. Еще скачок – и все, нету детей. Мальчишка падает.

– Марьяночка! – крик Томы.

Тварь взвыла. И остановилась. Роман выдохнул.

Каждый удар сердца отдавал болью. А удары частые. Ноги слабые. Сел прямо на землю, спиной на забор оперся, закрыл глаза. В темноте красные цветы пляшут.

Почувствовал прикосновение. Нависает Тома. Лицо испуганное. Рядом чудовище, опять маленькое. Скалит пасть, зубы мелкие, частые и очень острые. Как у гусей зубчики.

Роман потерял сознание.

Сперва вернулась боль. Колючей проволокой грудь опутало.

Роман привстал на кровати.

Тома сидела в стареньком ободранном кресле у окна. В глазах слезы. За окном уже рассвело, теплые лучи искрились на серебряных волосах жены.

– Марьяна… – начала она.

Старик сжал край одеяла. Прикрыл глаза. Не горячись. Успокойся. Промолчи.

В груди кололо. Голова кружилась.

– Тамара, – сказал Роман, – мы больше не…

– Марьяна! Она убежала! Пропала… Надо искать. Я тебя до кровати кое-как дотащила, она все рядом крутилась, помочь хотела, а потом я оглянулась, и нету…

Роман прикусил губу. Вздохнул. Боль потихоньку отступала. Старик встал, покачал головой и покинул комнату.

В голове пульсировала обида. Детская, почти до слез. Все ей Марьяна.

Вышел на крыльцо. В земле остались лунки от когтей. Старик начал скручивать папиросу.

«Убийца»!

Табак рассыпался. Роман ударил деревянную дверь. На костяшках выступила кровавая роса.

Надо узнать. Точно. Слухи давно ходили.

Прикрыл глаза и начал насыпать табак заново. Закурил.

Вернулся в дом. За самокруткой тянулась нить дыма. Тома сидела, прикрыв лицо ладонями.

– Мы уже говорили, в доме курить нельзя. Ты…

– Я еду искать… Марьяну. Не выходи никуда. Здесь будь.

Выплюнув эти слова, Роман, не дожидаясь ответа, ушел.

Шаг. Укол. Шаг. Укол. Роман пошел в обход, чтобы не встречаться с деревенскими. Солнце окутывало пылающим саваном, дышать было тяжело.

Дом, в котором прозябала Ира, со всех сторон прикрывал сор, заполнявший двор целиком. Сор вымахал почти в человеческий рост. К крыльцу была кое-как прорублена дорожка. Роман заколотил в дверь, та со скрипом приоткрылась. Старик подождал и вошел. Воняло кислятиной. В зале работал пузатый телевизор, показывал синий экран. Накрытый рваной скатертью стол, беспорядочно разбросанные бутылки, над остатками жратвы кружат мухи.

Ира лежала на диване, прикрытая одной простыней.

– Просыпайся! – Роман пнул край стола, бутылки с грохотом посыпались на пол.

Дочь испуганно вскочила, огляделась. Растрепанная, сонная. На мгновения старик вспомнил другое.

Он будит Иру утром. В лучах солнца, льющихся из окна, кружат бисеринки пыли. Дочь улыбается, сонная, растрепанная, смеется, когда Роман чмокает в щеку. Томка из кухни зовет кушать драники, все утро провозилась, но уж больно доча их любит. Ирка тянется, на лице улыбка…

Видение исчезло, пронзив напоследок сердце ледяной иглой.

Ирка потянулась, на лице ухмылка. Встала и приложилась к бутылке, на дне которой плескалось что-то мутновато-красное.

– О, папанька, чего забыл?

– Ты мне расскажешь, почему тебя в деревне называют убийцей. Все про эти слухи. Сейчас. Я без того долго тянул. Ничего знать не хотел. А теперь… Рассказывай.

– А как здоровье, спросить не хочешь? Про дела? Как там матушка? По-прежнему под себя ссытся?

Старик сжал кулак.

– Рассказывай.

– Что рассказывать? Мудаки. Они и про вас слухи пускают. И про меня. Нечего рассказывать.

Старик подскочил к дочери, выхватил из рук бутылку и запустил в телевизор. Тот взорвался грохотом и искрами. Завоняло паленым пластиком. Ира спокойно почесала грязную щеку.