Самая страшная книга 2022

— Чур меня! — прошептал Никита, и пальцы сами сложились для крестного знамения, еле сдержался. Товарищи не увидят, но самого себя не обманешь — за малой уступкой поповщине будет вторая, а там и весь перекрасишься! Зачем тогда воевать?!

Так разозлился, что озноб прошел. Захотелось лихой сабельной драки, и непременно спасти кому-нибудь жизнь, на глазах у всех! Калюжному, например! Пить потом с бойцами ядреную самогонку, хмелеть красиво и медленно, рассказывать молодым о горячих сражениях, где цена самой жизни — меткий глаз и крепкая рука!

«Вот возьму да и попрошусь в Крым! Сегодня же! Пока без меня там не покончили с белой гадиной! Подойду к Ляшенко, напишу, если надо… эх, жаль, не отпустят сейчас».

Вздохнул и сорвал подсолнух, даром что недозрелый.

— Зачем оно ему, дядя Мокей? Бесу этому. Понятно, война, только зверствовать-то к чему?

Шепот вышел громким, но Калюжный одергивать не стал. Мял свой расшитый кисет, нюхал махорку, раз уж курить в дозоре нельзя. Тень от хаты скрыла обоих, но вблизи для зоркого глаза препятствий нет. Осторожничать надо! За саманной стеной бубнят голоса — не спится ребятам — ночь сияет с небес серебряными россыпями, пахнет подсохшим хлебом, будто в родном Екатеринодаре. Будто снова забрался на крышу, где разложены обрезки ржаной краюхи, квасные сухари. Ждешь, пока чиркнет по небосводу шальная падучая звездочка. Может, там, далеко, и родители любуются сейчас этой красотой? И соседская девушка Мила, и друзья по училищу, а еще… здешний зверь в человеческом облике, с нечеловеческим прозвищем. Где-то рядом! Тоже, наверное, любит холодный квасок — не кровью же ему питаться! И наваристый борщ любит, и ржаные сухари с кислым, солнечным запахом самой жизни!

— Люди — они ведь разные, — сказал Калюжный себе под нос, будто снова прочитал мысли. — Один блоху раздавить боится, а другому дивизию на убой посылать не жаль. Есть и такие, что без кровянки совсем не могут. Вроде блохи той самой или мертвяка-упыря. Им хоть война, хоть царство Божие — найдут, кого порешить. Ты это… ежели что, кисет мой себе возьмешь. Прочие вещи как выйдет, а его дочура моя расшивала, Настена. Тебе в самый раз.

— Ты о чем это, дядька Мокей? — встрепенулся Никита, будто выдернули на мороз с прогретой печки. — Какое «ежели что»?!

— Ну, всяко бывает. Про войну ты сам вспомнил, а я и без того перхаю как старый пес. Грудина еще с заводских годов застужена, хоть корабли мы на Сормове делали знатные… не об том речь. Настенки моей уж нет, и супруга от тифа прибралась, еще в восемнадцатом. Много народу туда ушло, Никита. Командир наш всегда был один как перст, потому людей не жалеет, а я вот… сам видишь.

— Вижу, конечно. Тебя весь взвод за отца держит, да и весь эскадрон! Доброта в тебе!

— Ага, через меру. Потому я для вас, остолопов, «дядька», а он — «товарищ Ляшенко», хоть моложе меня гораздо. Про кисет не забудь.

— Да ну тебя совсем, дядька Мокей! — поежился Никита. — Куда собрался-то?

— На кудыкину гору. Тебя научил оправляться заранее, а сам, вишь, долго не сдюживаю. Прохудилась старая фляга!

Закинул винтовку на плечо, отошел к углу хаты, чтоб не под окнами у хозяев. Никита остался сидеть, ладонь нырнула привычно за пазуху, нащупала секрет — медведика из мешковины, набитого сушеной травой. Чабрецом и мятой, кажется. Соседи в Екатеринодаре держали аптеку, а их черноглазая Мила совсем не умела шить, но очень старалась — замуж ведь берут рукодельных хозяюшек. Особенно такие, как Никита, умники из Второго реального училища! Для Александровского не вышел рылом, но Мила богатых казачат и сама не жаловала, даже когда вся сила была за ними… Откуда этот шорох? С крыши?! Из-за сарая ближайшего?!

Воспоминания вспыхнули и пропали, будто солома в костре. Калюжный тоже, наверное, услыхал — спешит, застегивает штаны, вот и винтовка с плеча съехала в руки. Старого солдата на мякине не проведешь! Кивнул Никите и пропал за углом крадущимся шагом. На крыше пусто — солома любое движение выдаст — бойцы за беленой стеной уже замолчали, но по тревоге поднимутся как один. В соседних хатах тоже полно людей, а на другом конце хутора караулят еще дозоры. Мышь не проскочит, и муха не пролетит! Где же Калюжный все-таки?!

Никита вдруг понял, что медведь до сих пор в руке, глядит на него глазами-пуговками. Шов на боку разошелся как от сабельного удара, бурые стебли торчат кишками… что за чушь лезет в голову?! Сунуть зверя обратно за пазуху, под линялое гимнастерочное сукно, подняться на ноги, дослать патрон. Как ни таился, а затвор в тишине лязгнул слишком громко. Всхрапнула лошадь, вторая, будто чужих почуяли.

— Эй! — хотел окликнуть, но горло вдруг пересохло и наружу вырвался хрип. — Кр-р-кха! Эй, кто здесь?!

Тишина. Пальнуть действительно в воздух? Если мерещится — засмеют ведь, до конца войны не забудут!

— Дядька Мокей, ты где?!

Ощутил движение не глазами, спиной — колыхнулся воздух, лицо захлестнуло тугим и колючим, не продохнуть. Вспышка — и темнота…