Самая страшная книга 2023

– Ну конечно! – вскрикнула Оля так, что потревоженные голуби взлетели. – Их матери умирали! Понимаешь? Те женщины. Уходили и забирали вас. Вот чего вы там все ждете!

От возбуждения она схватила Сашу-Петеньку за руку.

– Ты тут не навсегда застрял!

Петька выдернул руку и соскочил со скамейки.

– Петька! – крикнула Олька ему в спину.

Проходящий мимо смотритель бросил удивленный взгляд на Петьку с длинными локонами, выбивавшимися из-под сиреневой шапочки с сердечком.

– Если эта женщина умрет, тебе не надо будет ждать. Понимаешь? – кричала Оля, забыв обо всем на свете.

Сашка обнимала ее, жалась, как котенок. Сердце у Оли сводило судорогой, когда она видела, как Петька уходил, покидал тело, лицо приобретало выражение дочери, сначала растерянное, беспомощное, когда она обнаруживала себя после школы – сразу в машине. Это было пыткой. Стоило больших трудов уговорить ее не рассказывать ни папе, ни Алине, никому. Стоило больших трудов объяснить ей, что она не сходит с ума. Но, кажется, Сашке полегчало после того, как она поняла главное: мама все знает. Мама ищет решение. И найдет.

Оля тряхнула головой, на глаза в последние дни сами собой наворачивались слезы, иногда в совсем неподходящий момент.

– Нет, Олененок, – сказал муж, скрывая удивление. – Как ты себе это представляешь? Эти женщины приходили тайно, по ночам, через заколоченную дверь. Если бы их поймали, наказание грозило не только Елене, но и им. Ни имен, ни фамилий. Мы искали кого-нибудь для выпуска, но никто не проявился. Сама понимаешь. Останки потом перезахоронили в общей могиле. Невозможно извлечь их и сравнить с материалом каждой женщины в городе.

Оля слушала и понуро кивала.

– Я соскучился. Скоро уже приеду.

Оля ждала этого и боялась.

С тех пор, как она вернулась в этот город, она только и делала, что ждала и боялась. Ждала и боялась.

Когда умрет эта женщина – Петькина мать? Через год? Через пять лет? Через десять?

Оля прикинула, сколько может еще прожить ее собственная мать. Что там она сказала? Анализы не порадовали врача?

Десять лет с Сашей-Петенькой?

С дочерью, родней которой нет. С мальчиком, с которым так хорошо гулять по молчаливым аллеям зимнего парка.

Десять долгих лет.

Оля не знает, когда умрет эта женщина, может даже ее собственная мать, но клянется себе, что сделает все, чтобы эти годы, сколько бы их ни было – два, пять, десять – были годами счастливой. Семейной. Жизни.

Они подружатся. Должны подружиться.

А если как-то она найдет эту женщину раньше.

Если только это каким-то образом произойдет.

Петенька знает, что делать.

Оля сидела на той же облупленной скамейке, наблюдая за детьми в школьном дворе. Стояла цветущая весна.

– Саша как-то изменилась, – рядом с ней снова сидела Светина мама с ясным лицом. Имени ее Оля так и не вспомнила. А ведь имя – это важно. Свободный плащ не скрывал округлившийся живот. – Но не могу понять, в чем именно. Это после аварии? – с сочувствием поинтересовалась она.

Оля устало обернулась, прищурилась. Фигурка в белой куртке и красных сапожках стояла в центре круга из мальчишек. Смеялась. В ответ на чей-то вопрос дернула плечом.

Петенька.

Оля вздохнула.

– Да. После аварии. А вы – ждете второго?

– Вторую, – женщина мягко улыбнулась, положила руку на живот.

– Поздравляю.

– Спасибо. А вы? Не планируете еще одного?

– Еще одного?

Оля обернулась к площадке.

Фигурка в белой куртке и красных сапожках бежала вприпрыжку, размахивая пакетом со сменкой, как ветряная мельница.

Сашка.

Они были здесь.

Все ее дети.

Ольга Дорофеева. Фотография из Устиновки

Давно он не видел таких конвертов.

Когда-то в детстве маленький Коля Столяров каждый день проверял почтовый ящик. Волшебство начиналось с ключика, почти игрушечного по сравнению с ключами от квартиры. Голубая дверца открывалась с легким скрипом, и за ней обнаруживалась пахнущая краской газета, иногда – плотный цветной журнал. Но самыми интересными были письма. В потертых надписанных конвертах таились сюрпризы: открытка с курорта или новости незнакомых Коле родственников. Письма мама открывала не сразу: сперва читала обратный адрес, разглаживала конверт, и только потом брала нож и вспарывала бумагу. За ужином она зачитывала новости вслух, опуская то, что не предназначалось для ушей мужа и детей; она бормотала: «Так, это ясно, так, а, вот!..» – и дальше что-то вроде: «У „запорожца“ опять поржавело правое крыло. Наверное, пора его продавать». Марки с конверта доставались Коле, он отпаривал их над чайником, стараясь не подставиться под струю пара, а потом складывал в старый, распадающийся на страницы кляссер.

Но прошли годы. Конверты изменились, вытянулись в длину; «запорожец» стал иномаркой и скончался на помойке, а родственники перестали писать письма и тихо забыли о существовании друг друга.