Самая страшная книга 2025

Сразу же потянуло в сон. Федор улегся на свежие простыни прямо в пыльной одежде, уткнулся носом в подушку и сам не заметил, как уснул. Разбудил его страстный шепот впотьмах.

– Ой-йею, Цилечка! Ты моя самая любимая! – шептал цыган, прерывая неторопливую возню.

– Самая? Так я у тебя шо, не одна такая? – В девичьем шепоте Федор узнал хозяйскую дочь. – Ты погоди же ты со своими поцелуями! Там мужик в углу спит, я при нем не могу…

– Так это папка мой! – шепнул цыган весело. – Он с дороги ой как притомился, спит как мертвец.

– А шо он у тебя русский? Брешешь мне, коршун!

– Вот тебе крест!

Молодые едва слышно рассмеялись, вернувшись к своей страстной возне.

«Эх, Василечек, и я вот так же с твоей мамкой кувыркался… Разве я имею право твой грех осуждать? Сын… Весь в отца». Эта мысль вдруг страшно разозлила. У приличного человека, что всю жизнь своим трудом лямку тянул, сын вдруг цыган?! Какой стыд, с ума сойти можно!

Федор назло громко всхрапнул, молодые тут же притихли. Он еще покряхтел и покрутился, а потом притих и слушал до самого конца, пока Василь и Циля не наваляются по-всякому.

Наутро Роза Абрамовна позвала завтракать. Цили в комнате уже не было. Василь храпел, лежа поверх кубла из простыней и одеял.

Хозяйка отпотчевала постными щами и некрепким чаем, а после к самым дверям старый еврей подвел уже запряженную телегу.

Цыган плюхнулся задом в бурое сено и принял у Бени вожжи. Следом забрался и Федор.

– Ну и горазды они жрать у тебя, Василь, – хрипло сказал Беня. – Даже для битюгов многовато.

– Вот тебе сверху за труды, Беньямин Аронович, спасибо за все!

Цыган сунул золотую монету в сухонькую ладошку старика.

– Не пропадай, Василь, заезжай к нам.

На порог вышла Циля, отдала что-то матери и замерла как статуя, провожая мокрым взглядом телегу, уходящую в оранжевый степной рассвет.

* * *

Рыжая бесконечность проносилась верста за верстой. Кругом одна и та же картина: сухой ковыль да одинокие тощие деревца.

– Как село-то твое родное называлось? – спросил Василь.

– Ново-Михайловское.

– Знаю это место, ой-йею! Отсюда чуть больше тридцати верст. Часа за четыре доберемся.

– И все-то ты, собака, знаешь!

Василь улыбнулся и по привычному уже ритуалу скрутил две цигарки, подкурил обе, вторую отдал Федору.

– А я на собаку не обижусь, Федор Кузьмич. Я как помер, мне Матушка в колыбельной нашептала, что вот туточки, в длину лошадиных суток, есть мой родной человек. А я искал, бродил, выяснял. Знал, что есть ты на свете, а потом беда твоя с вагонами этими. Вот я черт его знает сколько времени потратил, чтобы вынюхивать! Сколько у тебя детей было, Федор Кузьмич?

– Двое. Дочке одиннадцатый год шел, сыну восемь было.

– Бра-а-а-ат с сестро-о-ой… – сказал цыган, довольно растягивая слова. – Экая роскошь!

– Ты себе много не придумывай, Василь! – ответил Федор со злостью. – Я, конечно, грешен как человек, но я тебе не отец и дети мои тебе не родня. Кто ж знал-то? Да и как мне было знать, ежели мамка твоя с табором укатила к чертям собачьим, да и ты сам говоришь, что был в твоей жизни другой человек, которого ты отцом считал! Спасибо, конечно, что помогаешь. Я тебе отплачу чем могу, но давай без вот этого вот всего…

– Ой-йею!

Цыган покачал головой, цыкнул зубом и дал кнута битюгам. Толстые крутобокие лошади, насколько им хватало прыти, потащили телегу быстрее.

Почти к закату добрались до Ново-Михайловского. Тяжелая глиняная тишина степи сменилась шумной сутолокой. На въезде стояли красивые, дюжие всадники-красноармейцы. Два мужика лет сорока, оба в буденовках и летних гимнастерках.

– А ну тпр-р-р! – крикнул один, рыжеусый, с закатанными рукавами гимнастерки. Он вскинул винтовку и крепко сжал цевье, да так, что предплечья, привыкшие к тяжелому труду, пошли мускульными буграми. – Кто такие? За каким хером к нам пожаловали?

Второй всадник, чернявый и смуглый, взял на прицел Федора; медленно и с ленцой, как человек, уставший от своей работы.

Цыган спрыгнул с телеги и, смиренно подняв руки, зашагал к всадникам. Он натянул на лицо приторную, подобострастную улыбочку:

– Ой-йею, достопочтенные! Ну зачем вы сразу стрелять? Мы с белой сволочью дружбы не держим, тут у товарища семья, он из Астрахани вот уж какую неделю катит. Война на работе застала. Нам бы хотя бы повидаться с его семьей-то.

– Мама твоя достопочтенная, – ответил рыжеусый. – Дубенко, обшукай этих хлопцев.

Чернявый спешился, закинул винтовку за спину, зашарил по карманам цыгана, расстегнул ворот его рубахи, поднял было руку, чтобы снять с груди Василя золотой крест, но почему-то передумал.

Дубенко внимательно, словно легавый пес, обыскал телегу, а следом уже перетряс Федора.

– Голые! Ни оружия, ни пороха. Трошки табаку, харчи, да и те так себе…

Рыжеусый задумчиво почесал грязными ногтями в отрастающей щетине, еще раз посмотрел на путников:

– Каналья! Эх, принесла вас нелегкая на мою голову! Председатель комбеда велел никого не впускать и никого не выпускать. Только по особым случаям!

– Так человек семью свою приехал повидать, – подал голос Федор. – Я местный, меня тут каждая собака знает! Разве не особый случай?