Самая страшная книга 2025

Василь перестал шевелиться и замер, глядя в ночное небо большими ласковыми глазами. Но лежал он так всего лишь мгновение: земля обняла его со всех сторон и утянула в свои недра. Точно и не было никого секунду назад.

– Чертовщина какая! – крикнул солдат. – Да что ж вы за упыри проклятые?! Нехристи!

На Федора накатило отчаяние. В мире живых он ощущал себя рыбой, выброшенной на берег. Он был крепко уверен, что даже если сейчас случится чудо и белоармеец его отпустит, самому найти кладбище не удастся. Обязательно нагрянет смертельный голод, или Федор ненароком нарушит какие-то правила мертвых в мире живых и в итоге только затянет возвращение родных. Нужно заканчивать поскорее, «обойтись без театров», как сказал бы Василь.

– А ты и в меня стреляй, проклятый человек! Ну!

Солдат удивленно захлопал глазами и самую малость опустил ствол.

– Стреляй в безоружного, собака! Ну! – Федор поднял руки, подставляя грудь под прицел. – Ну, стреляй!

Только когда Федор ударил всадника кулаком по ноге, с того сошла внезапная робость. Он выстрелил в сердце, почти в упор. Матерый солдат вскрикнул, но не от страха – от неожиданности: пуля пробила Федору грудину, но взорвалась отчего-то голова.

Земля зашевелилась под лошадью. Всадник громко крикнул: «Но!», однако же смертельное любопытство не давало ему ускакать прочь: и этого человека всосала земля! Будто жирные черные губы тянули в рот виноградину.

Всадник осекся, когда увидел во тьме еще одну пару зловещих зеленых глаз. То была ломовая лошадь, она обиженно заржала, фыркнула и понеслась в душную травянистую пустошь. Солдат, следивший за этой распроклятой телегой черт знает сколько, решил, что ничего не будет говорить сослуживцам и уж тем более офицеру. Остановил телегу с краснопузыми, убежали. Промазал в темноте, и всё тут! Он развернул коня и, пытаясь оправдать чертовщину плохой водкой и коротким сном, поскакал к своим. Вскоре на дороге остались только одинокая телега и слабый свечной фонарь. Черная южная ночь вновь слилась с тишиной.

* * *

Большие заботливые руки держали крепко, шершавый сосок щекотал небо; в мертвую утробу медленно текло горькое молозиво. Федор громко вздохнул и открыл глаза: все тот же кирпичный свод, все тот же топчан, все та же тесная комнатушка. Было ли в самом деле то путешествие? Может, снова приснился кошмар, один из тысячи тысяч? Федор очень не хотел думать, что помимо жизни он лишился еще и рассудка.

В дверь постучали.

– Пустишь, Федор Кузьмич?

На пороге стоял цыган, как всегда – с харчами и чаем.

– Заходи, Василек, заходи…

Молча сели за стол, Василь разлил чай по стаканам.

– Ой-йею, ну и дорожка вышла, – сказал он, запивая кипятком черствый ржаной хлеб. – И харчей не привезли, и родных не забрали. Паршивее по живых я еще, пожалуй, не ходил.

– Значит, это был не кошмар, все в самом деле…

Усталость и отрешенность сменились вдруг печальной злобой. «Не забрали родных»: цыган вдруг решил, что имеет отношение к его, Федора, семье.

– На нашу беду… Ну ничего, запасы у нас хоть и скудные, да на еще один поход хватит. Благо битюги мои вернулись. Они на той стороне без присмотра дичают, а если их голод схватит где-то по живых, начинают жрать и птицу домашнюю, и свиней, и коров… Такую лошадь хороший хозяин завсегда пристрелит, вот они там долго и не держатся. Так что давай, Федор Кузьмич, опять собираться.

За неимением прочего, в этот раз обошлись телегой поутлее; впрягли только одну кобылу, а вторую оставили на попечение Степана – Приютского конюха.

Когда приближались к Навьей засеке, Федор зажмурился и зачем-то задержал дыхание. Смерть или жизнь – черт его знает, где и что на самом деле, но больно было каждый раз.

– Василь! Василь!

Боль горячим обручем стянула голову, хлынул по телу жар. Федор почувствовал крепкую мозолистую руку в своей руке. Цыган сжимал пальцы отца до хруста, и отчего-то становилось легче. Голова разлетелась вдребезги, в ладони натекло крови, но даже вот так – безголовый и безмозглый, Федор ощущал крепкие Василевы пальцы.

Когда все кончилось, обоих обдало ледяным ветром; кусачая снежная крупа била в лицо и залетала за шиворот. Василь среди горы хлама и тюков с харчами отыскал сверток, ножом срезал веревку и выудил оттуда два шерстяных пальто.

– С размерами мог не угадать, но уж какими разжился, – виновато сказал Василь.

Пальто, оказавшееся великоватым, наверное, было теплым. Однако Федор из всех телесных чувств, что надлежит испытывать обычному человеку, ощущал только голод. Не хотелось снова бесславно подохнуть, хотелось поскорее забрать родных и покончить уже с этими мучениями.

Останавливаться у четы евреев-корчмарей не стали, а поехали к Старо-Михайловскому – на кладбище.

– А как быть нам, Василек, если опять белые? – спросил Федор, пряча в ладошке цигарку от ветра. – Опять какой-нибудь бешеный попадется…

– Да а что нам делать? Будем возвращаться, пока не получится. Только, ой-йею, в этот раз если не сможем, все-таки за харчами надо будет ехать. А то у нас на той стороне вечная нужда. Сам знаешь!

– Знаю…