Самая страшная книга 2025

– Приказ есть приказ, – возразил рыжеусый. – Да и чего-то рожи мне ваши не нравятся… Будете допекать, приговор на месте как контрреволюционным элементам. Давайте, тикайте отсюдова.

Цыган порхнул рукавами, промеж его тонких пальцев появилась вдруг блестящая монета. Дал щелчка – монета тут же исчезла.

– Ишь ты! – удивился рыжеусый.

– Ой-йею, командир, нам только справиться о делах товарища, и мы тут же уедем обратно в Астрахань. Нам бы на полчаса всего, уважишь?

Василь, согнувшись и мелко семеня ножками, двинулся в сторону всадника. Играл старую цыганскую пьесу: казаться жалким и нелепым, как бы возвеличивая собеседника.

Он снова щелкнул пальцами и, склонив голову, вложил монету в ладонь рыжеусого. Тот попробовал металлический кругляш зубом, затем цыкнул и спрятал в карман.

– Дубенко… – разочарованно помотал головой рыжеусый. – Ты же его обшукал…

В ответ чернявый лишь лениво пожал плечами: мол, цыган, что тут поделаешь?

– Хер с вами, поехали, к председателю вас отведу. Дубенко – за старшего!

Комбед располагался в бывшем купеческом особняке – трехэтажной деревянной громадине с причудливыми резными наличниками на окнах. Внутри, однако, не оказалось и намека на подспудно ожидаемую роскошь. Простецкая деревянная мебель, на стенах агитационные плакаты и портреты Ленина. Среди этого коммунистического спартанства лишними казались только красные шелковые шторы на окне, рядом с которым стоял тяжелый деревянный стол. За ним сидел немолодой лысеющий человек в очках и с острой бороденкой.

– Кого привел, Вакуленко? – спросил человечек, не поднимая глаз от бумаг.

– Говорят, местные – из Астрахани домой возвращались.

Василь и Федор топтались на месте, словно нашкодившие ребятенки. Смотрели в пыльные половицы.

– Феденька, вай-вай! – раздался за спиной тяжелый бабий голос. Следом послышались звон и грохот, будто что-то уронили.

– Баба Валя! – крикнул председатель. – Руки твои из жопы, иди новый чай делать!

Федор обернулся и увидел перед собой Валентину Прокопьевну, соседку через два дома. Та смотрела на него, словно на какое-то чудо.

– Феденька! – громко шептала она, осеняя себя крестом. – Так ты ж помер! Вагонами тебе голову раздавило. Соня твоя на похороны ездила…

– Напутали, напутали, мать! Я в тюрьму попал, а раздавило сменщика моего, я ему свою одежду в карты проиграл…

Он на ходу лепил какую-то чушь, но момент был такой, что пожилая тетка легко все принимала на веру.

– Ох! Ну слава богу, а то Сонька так горевала, так горевала…

– Так! – крикнул председатель, напоминая о себе. – Что за вздорный треп? Я тут пока решаю, кто, с кем и когда говорить должен.

– Простите, Порфирий Борисович! – щебетнула старуха. – Просто не каждый день вот так человек из мертвых восстает, ох, Феденька, дай хоть обниму… Худой какой, холодный, болеешь?

– Туберкулезом переболел, – соврал Федор. – Тюрьма…

– Ох, ну я чаю пойду сделаю, на всех сделаю! У меня там кипятка еще полкастрюли. Ох, дура старая!

Задастая старуха, причитая себе под нос, исчезла в дверях. Порфирий Борисович переводил острый взгляд то на Федора, то на Василя, словно хотел в каждом дырок насверлить.

– Так. Федор, стало быть. Местный. А это что за субчик с тобой?

– Помочь вызвался доброму человеку, – ответил Василь. – Он мне помог когда-то, и я теперь ему помогаю.

– Мутная какая-то у вас там история, но меня она не касается, тут белые на сорок верст к северу, своих дел по горло. Родных ищешь, стало быть?

Федор молча кивнул. В комнате снова возникла Валентина Прокопьевна с тремя стаканами в подстаканниках, в которых плескался едва-едва желтый чаек. Она осторожно поставил поднос на стол и тут же отскочила.

– Ох, Феденька, поздно ты… Детки твои болели долго да истлели… Схоронили их в позапрошлом году. А Сонька прошлой весной в вашей хате повесилась. Ее за оградкой схоронили как руконаложницу. Не успел ты, Феденька…

Старуха хотела что-то еще сказать, да не смогла и разрыдалась. Она снова обняла Федора за худые плечи, через всхлип обозвала его ледышкой и исчезла где-то в глубинах особняка.

Порфирий Борисович долго собирался со словами, что-то бормотал себе под нос и прихлебывал слабый чай. Затем закурил, походил по комнате и, щелкнув выключателем, зажег в комнате рыжий электрический свет.

– Как коммунист я всего этого мракобесия не одобряю… С похоронами за оградкой. Но как человек я тебе сочувствую, Федор. Ну, стало быть, узнал что хотел?

– Шибче, чем нужно… – Федор тяжело вздохнул. – Дадите закурить?

Председатель протянул папиросу и спички. Федор подкурил и глубоко затянулся.

– Ну и что думаешь дальше делать? Вы с цыганом твоим какие-то оба слабые с виду, глаза у вас мутные, как у дохлой рыбы… Мне такие люди здесь не нужны, так что катитесь отсюда, держать не буду. Но если на кладбище думаешь ехать, ты и сам знаешь, что оно к северу от Ново-Михайловского, как раз под белыми… Чуют они, что скоро просрут войну, дерутся как черти и злые как черти. Они вот так с тобой беседы беседовать не станут, на свой страх и риск поедешь.