Самая страшная книга 2025

Рассвело. На горизонте показались рваные очертания крыш Старо-Михайловского. Где-то за ним есть старинное кладбище, а там, лежа в своих утлых гробиках, уснули сном мертвецов жена и дети Федора.

Когда подъехали ближе, стало видно, что над бывшим барским особняком порхает красный флаг.

– Ой-йею! Взяли-таки свое, крепкие люди! – порадовался цыган.

Большак огибал село по дуге, но никто не увязался следом, дорога была пустая, лишь на пять верст впереди встретилась одинокая телега с сеном.

– Слышь, Василь, а если родня моя – кровь от крови Матушки, то чего они сами в Приюте не окажутся? Почему я не встретил их?

Цыган задумчиво почесал в затылке:

– Помнишь, как оно в нашей вере? Поминки на третий, девятый, сороковой день? На третий день душа еще не покинула тело, она как бы осознает свою смерть. Я, ой-йею, думаю так: если заперли в гроб и по церковному обряду проводили, то Матушка почему-то не может эту душу найти… Я ведь тебя тоже в гробу в Приют привез… Помнишь?

Федор закрутил головой, осторожно затянулся и выпустил бледное облачко дыма.

– Помнишь, как от Матушки пахнет? – спросил Василь.

– Да… Мокрым железом и жимолостью…

– Вот так же и от тебя пахло, пока ты не высмертился. Ой-йею, как же долго я тебя искал! Сколько кладбищ на юге России исходил, погостов… Все обнюхал, как пес бродячий! А мне ночами Матушка все шептала: ищи да ищи…

– И мне шептала, про детей моих песни грустные пела… А ты-то как сам в Приюте оказался? За тобой кто пришел?

– А меня и не хоронили… – грустно вздохнул цыган. – Ты, Федор Кузьмич, много не спрашивай, а просто будь, раз такую возможность дали. Все, тпр-р-р-р, дальше телега не проедет. Бери лопату и пошли.

Федор послушался, закинул на плечо инструмент, а другой рукой схватил старый свечной фонарик.

Снегу навалило почти по колено. Тяжело продираясь сквозь стужу, двое шагали в поисках родной крови. Василь, как собака, нюхал воздух и мотал головой. Федор находил такое поведение жутким, но вскоре сам по-собачьи пустил нос по ветру. Вздох – железо, вздох – жимолость, шаг – железо, шаг – жимолость.

Так они и добрели до заснеженной могилки: ни ограды, ни скамеек – лишь скромный деревянный крест и три имени: София, Василий и Лукерья.

– Х-ха, ой-йею! Сестру Лучка зовут, а с братцем мы тезки, стало быть! Ну дела… А ты не говорил.

– А ты и не спрашивал…

– Твоя правда! Ну, ой-йею, давай копать. Не терпится мне поговорить с ними, с родимыми. Х-ха, это ж надо – тезки!

Федора ужасно разозлило, что Василь для себя уже окончательно определил родство, что вот с этим плодом греха его, Федора, жене и детям придется делить вечность. Где-то в глубине души тлела здравая мысль, что неплохо бы цыгану ответить благодарностью, но обжигающий стыд перед собственным грехом, неприязнь к бродячему племени, отвращение к собственной беспомощности в посмертии – все это кипятило ярость.

Василь копал самозабвенно, на совесть, и все щебетал нежные глупости про брата и сестру. Старался не отставать и Федор, но сил ему придавала злость.

Мерзлый глинозем не хотел поддаваться, лопаты погружались дай бог на треть штыка. Но мертвецы не знают усталости, знают они только голод и скорбь.

Вот – металл ударил по дереву, и Федор убрал лопату в сторону. Он упал на колени и трясущимися руками разворошил куски бурой почвы.

– Василь! А ну-ка подсоби, давай ррраз-два!

Кряхтя и чертыхаясь, большой гроб вытянули из могилы, а следом и оба маленьких.

Василь по крепкой уже привычке свернул две самокрутки, подкурил обе и сунул одну Федору в зубы. Жест этот выдернул Федора из тягостных раздумий, он затянулся и осторожно, будто боясь потратить дыхание, выпустил облачко сизого дыма.

Когда вскрывали гроб Софьи, Федор не выдержал и заплакал. Он вытянул тело жены из отсыревших досок, такое легкое, почти невесомое. Оно почернело и высохло, от него дурно пахло, но Федор этого не замечал. Он прижимал тело к груди и все шептал:

– Сонечка, Сонечка, любимая моя…

Когда вскрывали детские гробики, у Федора случилась истерика. Он беззвучно плакал, целуя иссохшие трупики и поливая их слезами.

– Ну всё, всё, Федор Кузьмич… Самое страшное мы прошли, осталось домой отвезти…

Было что-то невообразимое жуткое в этом слове «домой». Какой же это дом, если обитатели называют его Приютом? Вынужденное пристанище, насильное бессмертие, мертвая жизнь… Все это так мучительно тоскливо…

«Я, ой-йею, думаю так: если заперли в гроб и по церковному обряду проводили, то Матушка почему-то не может эту душу найти… Я ведь тебя тоже в гробу в Приют привез… Помнишь?»

Эти слова нареза́ли круги внутри черепа. Родились нехорошие мысли…

Когда цыган повернулся к Федору спиной, тот подобрал лопату и с силой съездил по курчавому затылку. Цыган охнул и рухнул как подкошенный, но его одежда не расцвела кровавыми цветами. Значит, просто вырубился! Дело пойдет нужным ходом.