Самая страшная книга 2025

Тем не менее назавтра, придя к бабушке с дедом, Кирилл едва дождался момента, когда в гостиной никого не будет, чтобы включить злополучную радиолу. Хорошо, ждать долго не пришлось – дед плохо себя чувствовал и ушел вздремнуть пораньше.

Как обычно, раздался тугой хлопок в колонках, зажглась шкала с названиями городов – но теперь она выглядела не как тепло светящееся окно в большой мир, а как широченная желтозубая усмешка. Частоту радиостанции «РПД» Кирилл запомнил и сразу настроил на нее приемник. Ничего. Ровное шипение. Сердце, колотившееся где-то у горла, стало понемногу успокаиваться. Может, такой станции вообще нет. Может, Кирилл вчера наткнулся на радиохулиганов – отец рассказывал, что бывают и такие, вещают всякую ерунду поверх загадочных номерных радиостанций, чтобы пугать народ. Дождь заливал окно. В комнате накапливался сумрак, из-за которого громоздкая мебель, чудилось, росла в ширину и в высоту, подпирая высокие потолки. Но доносящийся из колонок белый шум успокаивал. Кирилла начало клонить в сон – он ведь не спал полночи, ворочался и думал, что же все-таки вчера услышал. Глаза слипались, Кирилл привалился к спинке протертого плюшевого кресла возле радиолы, и тут шипение в колонках смолкло. Глаза распахнулись сами собой, Кирилла прямо-таки подбросило в кресле.

Как и вчера, в гулкой тишине что-то шуршало и попискивали приборы.

– Не надо… – прошептал Кирилл.

И сразу грянул вчерашний голос с металлической хрипотцой:

– Я – РПД сто восемнадцать, я – РПД сто восемнадцать. Кир. Константин, Иван, Роман. Девятнадцать ноль три. Мозговзрыв. Один час. Мария, Ольга, Зоя, Григорий, Ольга, Василий, Зоя, Роман, игрек, Василий. Один. Прие…

Кирилл изо всех сил ткнул в тугую кнопку питания. В колонках что-то громко треснуло, желтая ухмылка шкалы на радиоле потухла. Он заметался по комнате. Бежать к бабушке, к деду? Звонить на работу родителям?

В конце концов Кирилл просто спрятался за диван, пролез как можно дальше между спинкой из прогнутой фанеры и стеной в рыжей побелке, которая изрядно пачкала одежду. А что он еще мог сделать? Восемь лет. Там он и просидел больше часа в темноте, включая время от времени подсветку на детских электронных часах на запястье и ожидая прихода родителей. Те, как назло, задерживались. И когда Кирилл уже подумывал вылезти, в соседней комнате раздался гулкий грохот, будто упал шкаф. И вновь все затопила тишина, глубокая и холодная, как Марианская впадина.

За диваном Кирилл просидел еще минут двадцать. Вылез, когда уже ноги затекли так, что он перестал их чувствовать. По голеням и ступням поползли колючие мурашки. Неловко переступая, он подошел к прикрытой двери в соседнюю комнату. Дедова громкого храпа не доносилось. Горел болотно-зеленый свет торшера, но ни скрипа кресла, ни шелеста газетных страниц не доносилось тоже. Убийственная глубоководная тишина.

Помедлив, Кирилл приоткрыл дверь.

Дед лежал на полу, прямо под торшером, и желто-зеленый свет лился в его неподвижные выпученные глаза, в приоткрытый серый рот, стекал в болотные тени в складках застывшего лица.

Кирилл попятился по коридору, зачем-то притворив дверь. Так, спиной вперед, он дошагал до кухни, где бабушка похрапывала у включенного телевизора, оглушительно зачитывающего прогноз погоды. И поначалу из-за того, что жизнерадостный голос ведущей перекрывал все прочие звуки, Кириллу почудилось, что и бабушка мертва.

Он долго и совершенно неподвижно стоял у входа на кухню. Десять минут, час, вечность. Только когда в прихожей раздалось чириканье звонка и бабушка встрепенулась, Кирилл открыл рот так широко, словно его тошнило всей той мертвой тишиной, которой он наглотался за вечность, и заорал жутко и хрипло, не узнавая собственного голоса, обдирая связки, – будто наелся стальной стружки вперемешку с машинным маслом.

Что еще случилось в тот прокля́тый день, он не запомнил – память милосердно вырезала этот кусок, который, наверное, можно было восстановить разве что под гипнозом. Зафиксировала память лишь тот момент, где он, уже поздно вечером, сидел дома, завернутый в махровое полотенце, и неотрывно смотрел на электронные часы на тумбочке. А если точнее, на дату на них: 19.03. «Девятнадцать ноль три». Вот что значили цифры в том радиосообщении.

Родители разговаривали на кухне, украдкой, вполголоса, однако до Кирилла все равно доносились отдельные слова: «Инсульт… Врачи сказали, мозг умер сразу…»

«Мозговзрыв».

Затем к нему вышла мама:

– Ну как ты, Кирь?

И Кирилл, указывая на часы, хотел сказать: «Вот эти цифры», но голос совершенно не повиновался ему и выходил тугими мелкими порциями, бесконечно заедая на первом слоге:

– В-в-во-во-во-во…

Лечили его долго, но он все равно продолжал слегка заикаться, особенно при волнении, и врачи разводили руками: возможно, это уже на всю жизнь.