Самодержавие на переломе. 1894 год в истории династии

Следующая запись в дневнике датирована днем кончины государя – 20 октября: «…видел телеграмму, отнимающую почти последнюю надежду»[183]. Султанов мог иметь в виду как вечерний бюллетень от 19 октября, в котором говорилось о «большой общей слабости», плохом аппетите, слабом пульсе, затрудненном дыхании и сохранении симптомов воспаления левого легкого (хотя в утреннем бюллетене отмечалось уменьшение кровохарканья)[184], так и какой-то из двух последних бюллетеней от 20 октября. В первом бюллетене, отражавшем картину на 9 часов утра, указывалось на бессонную ночь, затрудненное дыхание, слабеющее сердцебиение, и делался вывод: «Положение крайне опасно». Во втором бюллетене, составленном через два с половиной часа, отмечались дальнейшее ослабление сердечной деятельности и усиление одышки. Этот бюллетень, которому суждено было стать последним, заканчивался явным намеком на скорую кончину: «Сознание полное»

[185]. И хотя этот факт объективно соответствовал действительности, он, несомненно, должен был сыграть и определенную пропагандистскую роль, как и посланная утром из Ливадии телеграмма Воронцова-Дашкова о причащении в 10 часов императора, который находился «в полном сознании»[186]. Как отметил в своем дневнике в тот же день Ламздорф со ссылкой на слова очевидца – сотрудника министерства П. Л. Вакселя, – полицейские вручную раздавали на улицах Петербурга этот бюллетень Воронцова-Дашкова, а «весть о смерти распространилась уже после этого»[187]

.

20 октября Султанов находился в Москве, и в дневниковой записи за этот день он сообщал, что «народная молва разносит ужасную весть», между тем «официального ничего нет». Это «официальное» специфическим образом дошло до архитектора только в ночь на 21 октября. «В три часа ночи, – говорится в его заметке, датированной этим днем, – меня разбудил протяжный и унылый перезвон. Я понял, в чем дело, и безраздельное, незнакомое мне горе охватило меня!» [188]. Это сообщение выглядит крайне странным: если Петербург узнал о смерти Александра III во второй половине дня 20 октября, то Первопрестольная не могла получить это известие несколькими часами позже и, соответственно, начать звонить по почившему императору. Наверняка в Москве печальное известие было получено примерно в то же время, что и в столице. По-видимому, и звон, который услышал Султанов, был уже не первым. Остается только гадать, почему архитектор на несколько часов выпал из жизни города и страны.

Глава 3 Император и его окружение в конце 1894 года. Алиса Гессенская (Александра Федоровна) в дневнике Николая

Как показано выше, представления о неготовности Николая к вступлению на престол и об отсутствии у него какого бы то ни было опыта, требующегося на царском поприще, явно преувеличены. Между тем, именно опираясь на это расхожее мнение, В. Л. Степанов делает вывод, что Николай, став императором, «стремился получить поддержку от лиц из своего ближайшего окружения». Чтобы понять, насколько это утверждение соответствует действительности, находился ли «между» кем-то «на распутье» молодой государь и корректна ли в принципе подобная интерпретация начального периода его царствования, необходимо рассмотреть целый ряд событий конца 1894 – начала 1895 г., то есть времени от наследования Николаем верховной власти до предпринятых им шагов, которые можно рассматривать в качестве четкого обозначения его политического кредо.

При анализе проблемы влияний на Николая II в первое время после его воцарения важно учитывать одну принципиальную деталь. Восшествие на престол произошло в Ливадии, где был один расклад ключевых фигур. Но уже спустя чуть менее двух недель после кончины Александра III, когда Николай II прибыл в столицу, этот расклад перестал существовать, и вокруг трона стали вырисовываться совершенно иные политические конфигурации.

Что касается расстановки сил в Ливадии, то здесь погоду делали два человека (если до 20 октября не принимать в расчет немощного Александра III и фактически изолированного от принятия решений цесаревича) – Мария Федоровна и Воронцов-Дашков. Через месяц после смерти государя министр императорского двора поведал Половцову на охоте, что «со времени переезда в Ливадию» Александр III не имел контактов с приближенными. Только утром 20 октября Воронцов-Дашков был вызван к умиравшему и находился возле государя «безвыходно» до самой его кончины[189]. Отсюда напрашиваются два вывода. Во-первых, весь этот месяц пребывания в Крыму императрица оставалась единственным транслятором (и, естественно, интерпретатором) государевой воли. Во-вторых, из всех приближенных наибольшим доверием Александра III (а значит, и влиянием) пользовался министр императорского двора [190].