Самодержавие на переломе. 1894 год в истории династии

11 октября, на следующий же день после приезда невесты наследника, графу стало известно, что протопресвитер Иоанн Янышев «находит возможным» не торопиться с миропомазанием Алисы и отложить его до весны, несмотря на то, что государь прямо высказал ему свое желание, наоборот, «ускорить» совершение этого таинства. Днем позже о. Иоанн уже лично пытался успокоить Шереметева по поводу вопроса с миропомазанием невесты наследника. Царский духовник «возбужденно» проговорил графу, взяв его за руки: «Будьте уверены, государь ясно и вполне сознает положение. Он обо всем подумал, будьте уверены». Еще через день, 13 октября, сам Воронцов-Дашков выразил сочувствие идее графа о необходимости скорейшего миропомазания Алисы и издания по этому поводу соответствующего манифеста, но сделал это «вяло». Среди приближенных возникло даже намерение «уговорить» наследника «ускорить дело». Однако Шереметев выразил сомнение в успехе этого предприятия. По его словам, цесаревич «держит себя прекрасно», но вместе с тем «совершенно стушевывается». Вел. кн. Сергей Александрович также не хотел говорить со своим державным братом о миропомазании Алисы, чтобы лишний раз его не беспокоить[151].

Между тем регулярный выпуск и обнародование бюллетеней уже можно было бы считать большим достижением. Однако бюллетени подчас не только не удовлетворяли запросы общества, но и усугубляли и без того панические настроения. Характерным примером восприятия и интерпретации бюллетеней явился опыт их прочтения Султановым, который фиксировал в дневнике свои эмоции, возникавшие в связи с поступавшими из Ливадии сообщениями.

5 октября он выехал в поезде из Петербурга в Москву вместе с великими князьями (Константином Константиновичем, Сергеем Александровичем и Павлом Александровичем), а также вел. кн. Елизаветой Федоровной и узнал от их свиты, что «вести плохие». А на следующий день о том, что «вести отчаянные», по телефону сообщил Султанову Жуковский. По дневнику невозможно понять, откуда у художника была такая информация [152]. Для архитектора это был последний случай, когда он получил информацию о состоянии императора из живого общения. Далее, вплоть до кончины государя 20 октября, Султанов узнавал новости из Ливадии из официальных бюллетеней. На протяжении этих двух недель он находился то в Петербурге, то в Москве. В столице он специально ездил читать бюллетени к думской башне на Невском проспекте: вероятно, там они вывешивались раньше, чем в других местах. Где он знакомился с бюллетенями в Москве, в дневнике не сообщается, за исключением разве что записи от 6 октября. Тогда, приехав из Петербурга в Первопрестольную, Султанов прямо на вокзале прочитал известия, от которых, по его словам, «кровь застыла» и на основании которых он сделал вывод: «Несомненно – беда быстро надвигается»[153]. Архитектор мог прийти к такому заключению на основании вечернего бюллетеня от 5 октября: «В состоянии здоровья государя императора замечается ухудшение: общая слабость и слабость сердца увеличились»[154].

Вызывает недоумение запись в дневнике Султанова от 7 октября: «Утренние бюллетени отнимают последнюю надежду» [155]. Архитектор имел в виду вечерний бюллетень от 6 октября, в котором не сообщалось ничего нового: «В состоянии здоровья государя императора перемены нет»[156]. Султанов мог иметь в виду только этот бюллетень, потому что именно он был следующим после вечернего бюллетеня от 5 октября: 7 октября в «Правительственном вестнике» были опубликованы сразу оба бюллетеня, а следующий датировался вечером 7 октября, в то время как автор дневника имел в виду информацию, прочитанную им утром того дня.

В таком случае возникает естественный вопрос: почему архитектор заговорил об исчезновении «последней надежды», если в бюллетене сообщалось об отсутствии каких-либо изменений в состоянии здоровья Александра III? Можно допустить, что Султанова заставила сделать предположение о скором уходе из жизни императора последовательность подписей врачей, которые наблюдали больного. Все вышедшие бюллетени, от первого и до последнего, подписывались пятью врачами в одном и том же порядке: первым указывался Лейден, за ним шел Захарьин, потом – Гирш, Попов и Вельяминов. Однако о том, что «перемены нет», первым сообщал Захарьин, который дольше других медиков был знаком с историей болезни государя, а Лейден указывался вторым. Перемещение на первое место более осведомленного врача могло настораживать, а отсутствие указания на какую-либо динамику – неважно, отрицательную или положительную – подталкивало усмотреть в таком сообщении лишь паузу перед более серьезным заявлением.

Между тем указанная перестановка подписей, скорее всего, являлась обычной опечаткой: в черновике бюллетеня, подшитом в камер-фурьерский журнал, последовательность подписей была такой же, как и прежде: сначала Лейден, потом Захарьин[157].