Самодержавие на переломе. 1894 год в истории династии

Следует указать на еще одно – главное – обстоятельство, которое предопределило подчеркнутую расположенность нового государя к обер-прокурору. Для Николая II все, касавшееся его невесты и будущей женитьбы, имело исключительно важное значение. Особенно в первые дни после восшествия на престол, когда вопрос о дате свадьбы бурно обсуждался членами императорской фамилии. Победоносцев же несколькими месяцами ранее одним из первых не просто поддержал выбор цесаревича, узнав о его помолвке 8 апреля, но и тут же набросал целый сценарий представления Алисы Гессенской русскому обществу. Принцесса должна была, по мысли обер-прокурора, сделать образ наследника более публичным, а заодно исправить его репутацию, задетую бурными пересудами о романе с Матильдой Кшесинской. 11 апреля Победоносцев писал об этом вел. кн. Сергею Александровичу. Уже само появление у Николая невесты – «теперь особенно великое дело» вследствие в том числе «всего прошедшего у цесаревича», считал Победоносцев, подразумевая отношения наследника с Кшесинской. Обер-прокурор подчеркивал, что появление Алисы в России должно быть обставлено иначе, чем прибытие Дагмары. Датская принцесса к этому моменту в общественном мнении уже прочно ассоциировалась с

«поэтической легендой, соединенной с памятью» скончавшегося цесаревича Николая Александровича. К тому же образ ее нового жениха – цесаревича Александра Александровича – «был и тогда известен – и он был связан с тою же поэтической легендой умирающего брата и друга». Сегодня же – совсем другая ситуация: «Нынешний цесаревич в тени, и образ его бледен в представлении народном, совсем бледен. Тем живее выступит теперь образ его невесты, и пока не узнают его, на ней будут держаться надежды народные»[211]. Не приходится сомневаться в том, что цесаревич узнал от дяди об этом письме Победоносцева. Разумеется, инициатива обер-прокурора не осталась не замеченной Николаем и не была им забыта.

Поэтому избрание Победоносцева автором второго манифеста Николая II – о принятии православия Алисой Гессенской [212]

– стало закономерным не только по причине того, что содержательно этот государев акт «проходил» по ведомству обер-прокурора. К тому же и сам Победоносцев, видимо, догадываясь о приоритетах императора, поторопился напомнить ему о себе новым предложением, переданным запиской сразу после кончины Александра III. Обер-прокурор настоятельно рекомендовал провести обряд перехода в православие Алисы Гессенской прямо завтра. Пафос аргументации Победоносцева сводился к доказательству того, что 21 октября, то есть день восшествия нового государя на престол (точнее, первый полный день его царствования), «считается днем нетраурным». «Что препятствует завтра же совершить священнодействие? – вопрошал обер-прокурор. – Оно не требует ни оповещения, ни присутствия многочисленных официальных свидетелей, может совершиться просто и тихо; вся семья собрана теперь в Ливадии. Приготовлений никаких не нужно». Победоносцев не преминул подчеркнуть, что миропомазание государевой невесты никоим образом не должно оскорбить чувств вдовствующей императрицы, так как «не требуется никаких особых церемоний, которые смутили бы душу ее»[213].

О своем обращении к Николаю II прямо в день смерти его отца обер-прокурор сообщил в дневниковой записи за этот день: «Письма мои к новому государю». А 21 октября Победоносцев занес в дневник: «Писал манифест», – имея в виду документ о переходе в православие царевой невесты[214]. Предложение обер-прокурора было одобрено Николаем II, и принятие православия Алисой Гессенской состоялось 21 октября. По свидетельству Джунковского, на ее миропомазании траура действительно не было: «Все были в парадной форме, без траура; дамы в белых платьях» [215]

.

Однако известие о том, что верховная власть снова стала прислушиваться к обер-прокурору, видимо, долго не выходило за пределы Ливадии. 29 октября вел. кн. Константин Константинович сообщил в дневнике о состоявшейся в тот же день встрече с генералом А. А. Киреевым. Последний прибыл прямо от митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского Палладия со словами, что великого князя прочат в духовном ведомстве «на место Победоносцева», причем очень того желают. Константин Константинович на это заметил (правда, из записи неясно – Кирееву или уже постфактум, сугубо в дневнике), что он «сам бы не прочь». Однако ему не хочется расставаться с Преображенским полком, командование которым тогда придется оставить[216]. Понятно, что Киреев передал великому князю не собственное мнение, а некое оформившееся пожелание основных архиереев, которые, по-видимому, уже «похоронили» своего начальника[217].

Складывается впечатление, что по приезде в Петербург Николай II решил демонстративно транслировать столичному обществу свой новый образ как исключительно самостоятельного монарха. Причем избранная им манера поведения была рассчитана прежде всего на великокняжеское окружение.