Самодурка

— Ну, это слишком сильно сказано! — он мял свои пальцы под столом, все ещё не поднимая глаз.

— Глупости! Ничего не сильно… Представляю, как Лида тобой гордится! Я бы ног под собой не чуяла…

— А она не знает.

— Чего не знает?

— Ну… про это. Ей это неинтересно. Ну и… в общем, я не показывал. Так, иногда балуюсь для себя.

— Да ты с ума сошел! Что значит «балуюсь»?! Это надо людям читать! Чтобы знали, что живы, что не сдохли пока! Ты не можешь, Георгий, — пойми, не можешь скрывать свои стихи! Они уже не твои. Они… и как это — жене не показывать! Это ведь для тебя самое главное? Да? — Надя глядела на него, затаив дыхание…

Эти слова о Москве… и этот мерный рокот преображенного голоса… боль, с которой его душа осознавала и раскрывала себя… Все это как-то резко и вдруг сроднило её с этим человеком. И это чувство внезапной близости было настолько ошеломляющим, настолько острым, что ей показалось, будто её собственную душу пропороли насквозь… и в эту рваную рану всадили душу другого — того, который сидел сейчас перед ней.

Надя внутренне заметалась, заистерила — она была к этому не готова… она ещё не вырвала свое сердце из прошлого — сердце, которое ещё билось в объятиях Володьки…

«Он, — застонала она про себя, — мой муж… Он другой. Он существует в системе координат, которая выверена простыми житейскими правилами. И он ведь не виноват, что хочет и для меня такого же счастья, в котором мерилом всего становится благополучие. Достаток. Дом — полная чаша… А мне этого мало. Мне бы — чтоб от любви сквознячком потянуло… странным веющим сквознячком, от которого все затаенное оживает… и тогда понимаешь: чудо в них… только в этих двоих. И от того, что вместе они, меняется что-то в этом замороченном мире… в нем нарождается тяга к преображению — сила, которая творит чудеса!

Я втайне мечтала об этом. О таком союзе двоих, который возносит над привычным, обыденным — и там, в пространстве свободы, каждый из них понимает, что столь же причастен к миру незнаемого, сколько к тому, в котором он вырос. Может быть, такой союз помогает людям понять, что их дом все же не здесь — не на земле… Только я не думала, что встречу такого… мужчину, с которым смогу в это поверить. А Георгий… ох, замолчи! И не смей даже думать об этом. Ты должна напиться сейчас, чтобы это забыть!»

Надя поспешно поднялась и на минуту закрылась в ванной. Она долго всматривалось в свое потемневшее лицо. Отблеск жадного незнакомого пламени горел в глазах. Она прикрыла их рукой. И так, прикрывая глаза, вернулась на кухню.

— Гром, давай озаримся!

— Конечно…

Он налил им по полной, потом ещё по одной… Ночь взмыла над городом, подчиняя тех, кто не спит, своим звездным законам.

— Нет, я все-таки не понимаю… — лепетала Надя, охмелев. — Почему ты так счастье не уважаешь? Призрак, мол… Ведь дом, семья, покой… это не призрак. Разве нет?

— Как сказать… — Георгий пожал плечами.

— Да, так и скажи! Разве твой дом — такой спокойный, такой полный это не счастье? — она пытала его с каким-то исступлением.

— Смотря для кого… — он явно уходил от этого разговора.

— Хорошо, в чем тогда для тебя счастье?

— Да не надо его! — Георгий вскочил и принялся шагать по кухне, стараясь не наступить на Чару. — Не надо и все! Себя бы самого сотворить работать там, внутри, наедине с собой, где ты один на один с Создателем. Прости за высокий штиль! Вот это — не призрак. Это и есть нерушимое…

— И для женщины тоже?

— А что, женщина — не человек? Смотря какая, конечно. Если такая как ты, если у неё дар Божий, — тогда и ей ничего не надо, кроме этой внутренней работы, кроме обретения формы, которую только она одна и может создать… Это ведь радость! Такая… — он запрокинул голову и рассмеялся. — Вот начни всерьез — и увидишь.

— А как начать?

— Ну… это у всех по разному.

— Грома, ну пожалуйста, ты же ведь знаешь — как! А я… больше всего на свете хочу отыскать выход… как бы это сказать? К себе настоящей!

— По-моему, ты уже близко.

— Почему ты так думаешь?

— Ты… в раздрызге, в смятении. Все чувства накалены. Хаос в душе воет. Не так?

— Точнее не скажешь.

— Вот здесь и ищи. Выход к свету — он в той мешанине, где все как бы специально запутано и затруднено. Вот тут-то и надо понять, что путь — это работа. Не пахота на стороне за кусок хлеба, а внутренняя работа по преодолению в себе хаоса, всего наносного, темного, — всего, что «не я»! Понимаешь, не бояться хаоса надо, не прятаться от него как улитка, а изживать. Пространство борьбы — оно ведь в душе. Это не я сказал — это ещё Достоевский. У всех у нас свои слабости. Если им потакать… все, кончился человек!

— Грома, знаешь… — Надя сама разлила водку по рюмкам. — А я ведь гадина!

— Да ну! — он вернулся за стол, положил голову на ладони и уставился на нее. — Чего так-то?