Самодурка

Надя кинулась в свою гримуборную. Слезы душили её. Никому — даже самой себе не могла она объяснить, что с ней творилось сейчас, — вся её плоть бунтовала, не в силах вместить образ Той, кого Надя должна была танцевать… Это был стопор души, стопор мышц, скрутивший её жгутом от осознания своей греховности, своей неготовности к взлету. Вся грязь и боль, вся накипь, весь сор этих дней и всей жизни, взбунтовавшись, рвались наружу. Она не могла больше справляться с собой и, сведенная судорогой, ломалась и дергалась в истерическом плаче. Сокрушенная плоть рвала постромки, сердце сбивалось с ритма, а душа мычала забитым теленком и просилась на волю…

— Не хочу, не хочу, не хочу!

В таком виде её и застала Маргота.

— Надюша, милая, что с тобой? — она быстро набрала в стакан воды из-под крана, подала Наде. — На вот, выпей!

Надя оттолкнула стакан, вода расплескалась по полу.

Маргота невозмутимо наполнила новый стакан и с размаху выплеснула его содержимое Наде в лицо. А потом присела рядом на корточки и стала нежно утирать и поглаживать мокрое лицо подруги, приговаривая:

— Вот так, вот так — сейчас мы ещё умоемся, сейчас мы вытремся, все будет у нас хорошо… Ну, маленькая, ну, моя хорошая, тихонько, тихонечко так… вот так!

Надя стала понемногу приходить в себя.

Маргота заставила её умыться как следует, вновь уложила на диванчик, обняла как ребеночка её голову, стала на коленях покачивать, что-то напевая и убаюкивая.

Надя тут же заснула…

* * *

… и во сне её цвело лето! И шла она по прозрачному лесу, трепетавшему свежей листвой, похожей на светло-зеленых бабочек. А рядом шел Грома… Георгий. И Надя вдруг поняла, что тот человек, который летел рядом с ней над разлившейся синей рекой, был именно он — Георгий! А сейчас… сейчас он брел по лесу вместе с ней и и держал её за руку. И руки своей Надя не отнимала.

Как школьники, честное слово! — подумала она, глядя во сне на себя, будто со стороны.

Лес сиял и искрился светом, проникавшим сквозь порхавшую под ветерком зелень листвы. И в этом сиянии почудилось ей чье-то скрытое благое присутствие. Чей-то бесплотный образ, воспринимаемый больше чутьем, интуицией, чем зрением или слухом. Живой играющий свет парил над землей, плавал в зелени листвы, проницал сквозь нее, охватывал, обнимал все вокруг — и лес, и воздушные токи, и бредущих рядом мужчину и женщину…

Это как благословение! — подумалось Наде. И едва успела подумать, как поняла, что незримое чье-то присутствие вдруг исчезло. А прямо перед идущими на земляничной полянке возник человек. Тот самый — в черном пальто, которого так боялась Надя. Она не сразу узнала его лицо — оно казалось размытым, безликим, стертым… Но вглядевшись внимательнее, она вскрикнула и остановилась, как будто напоролась на собственный ужас, внезапно обретший телесность… У черного человека было её лицо! Ее собственное, бессчетное число раз отраженнное в зеркалах молодое лицо. Только теперь оно будто окаменело и в упор глядело на Надю — на своего двойника…

Она крепче вцепилась в руку своего спутника, не в силах двинуться ни вперед, ни назад… Этот лик, явившийся из невозможного, как будто загипнотизировал её.

Георгий, не выпуская её руки, шагнул вперед и, заслоняя собою Надю, обернулся к ней и трижды перекрестил. А потом снова встал с нею рядом — бок о бок. И тогда человек, который присвоил её лицо, исчез. А в окружавшей их живым кольцом, словно бы враз облегченно вздохнувшей природе, вновь ощутилось чье-то благое присутствие.

Надя обеими руками сжала Громину ладонь и провела ею по своему лицу. Он улыбнулся ей — открыто и радостно. А потом сказал: «Это свет!»

* * *

… и тут же она проснулась — над ней склонилась переводчица Инна, легонько касаясь плеча.

— Надежда Николаевна, вас зовет господин Харер.

Вскочила! Протерла глаза…

— Иду! Сейчас иду… Спасибо. Сейчас…

Инна кивнула и вышла.

Надя снова умылась, подкрасила карандашом глаза, помадой-бледные сухие губы и побежала на сцену. На лестнице чуть не сшибла Георгия… похоже, он поджидал её. Поцеловал её руку и не хотел отпускать, с тревогой заглядывая в лицо.

— Ну как ты? Может, мне тебя домой отвезти — я, дурак, не учел, что у тебя утром класс, да ещё репетиция — мучил всю ночь разговорами!

Но она молча помотала головой — мол, не переживай, справлюсь! Вырвала руку и скрылась за дверью подоспевшего лифта.

Никого из артистов на верхней сцене уже не было. Петер ждал её, сидя в зале один. Переводчицу он, как видно, тоже отпустил. Похоже, разговор предстоит нелегкий…

Подошла. Села рядом. Заглянула в его потемневшее лицо — он все ещё был сердит на нее.

— Надя, что есть с тобой? Почему ты не репетировать? Ты же хорошо. Ты талант. Ты талант, — как это говорить? — все делать! Ме е е, — тихо шепнул он, кладя руку ей на ладонь, бессильно лежавшую на колене.

— Я… Петер, я не могу! Не могу танцевать Деву.

— Почему? Ты болен?

— Нет. Или да… не знаю. Я не знаю! Может, больна. Ничего не могу с собой поделать. Это внутри, понимаешь? Преграда какая-то… Не пускает. И я не могу через это переступить.