Самое необходимое

Она подняла руки кверху. Сначала Полли стеснялась своих некрасивых рук, даже теперь смущение до конца не исчезло, но она прошла длинный путь, учась принимать интерес Алана как проявление любви. Она по-прежнему думала, что руки ее выглядят уродливо и отвратительно, словно она носит невидимые перчатки — сшитые грубым и неумелым мастером, который натянул их ей на руки и приковал к запястьям навечно.

— Ты сегодня принимала какие-нибудь таблетки?

— Только одну. С утра.

На самом деле она приняла три — две утром и одну ближе к полудню, — и боль была почти такая же, как вчера. Она боялась, что малюсенький сдвиг, о котором она говорила, был лишь продуктом воображения. Она не любила лгать Алану; считала, что ложь и любовь редко уживаются и никогда — надолго. Но она слишком долго была одна, и какая-то ее часть все еще очень боялась его неусыпной заботы. Она верила ему, но боялась, что он узнает слишком много.

Он стал очень настойчив по поводу клиники в Майо, и она знала, что, если он поймет, какие сильные у нее боли на сей раз, станет еще настойчивей. Она не хотела, чтобы ее чертовы руки стали самой главной составляющей их любви... и еще она боялась того, что может выявить обследование в такой клинике, как в Майо. С болью она могла жить, но была совсем не уверена, что сумеет жить без надежды.

— Ты не вытащишь картошку из печи? — попросила она. — Я хочу позвонить Нетти, прежде чем мы сядем за стол.

— А что с ней?

— Расстройство желудка. Она сегодня осталась дома. Я хочу удостовериться, что это не инфекция. Розали говорит, что сейчас кругом полно заразы, а Нетти жутко мнительна и ужасно боится врачей.

И когда она пошла к телефону, Алан, который знал, о чем и как думает Полли Чалмерз куда больше, чем догадывалась сама Полли, подумал: любимая, кто это говорит? Он был полицейским и просто не мог забывать о своих способах наблюдения, когда был не на дежурстве; это происходило чисто автоматически. Да он и не пытался. Если бы он был чуть более наблюдателен в течение последних месяцев жизни Анни, они с Тоддом могли бы остаться в живых.

Он заметил перчатки, когда Полли подошла к двери. Он заметил, что она стащила их зубами, а не пальцами. Он следил, как она разделывает цыпленка на блюде, и подметил легкую гримасу, скривившую ее губы, когда она подняла блюдо и засунула его в микроволновую печь. Это были плохие признаки. Он подошел к двери, отделяющей кухню от комнаты, желая посмотреть, как она будет обращаться с телефоном — спокойно или напряженно. Это был один из самых главных критериев, по которым он определял степень ее боли. И тут наконец ему удалось подметить добрый знак... Или то, что он принял за таковой.

Она набрала номер Нетти быстро и без запинок, а так как он стоял в дальнем конце комнаты, ему не было видно, что этот телефон — как и все остальные в доме, — поменяли сегодня днем на аппарат с увеличенными наборными кнопками. Он вернулся в кухню, краем уха прислушиваясь к тому, что происходило в комнате.

— Алло, Нетти?.. Я уже хотела повесить трубку. Я тебя разбудила? Да... Угу... Ну и как?.. О, отлично... Я тут думала о тебе... Нет, с ужином все в порядке. Алан притащил жареного цыпленка из «Цып-цып Тони» в Оксфорде... Да, это точно... Правда?..

Алан достал блюдо из шкафчика над кухонным столиком и подумал: она лжет про руки. Не важно, как она обращается с телефоном, — с ними так же плохо, как в прошлом году, а может, и еще хуже.

Догадка не очень его расстроила; его взгляд на ложь был гораздо шире, чем у Полли. Взять хотя бы ребенка. Она родила его в начале 1971-го, примерно через семь месяцев после того, как уехала из Касл-Рока на автобусе. Она рассказывала Алану, что ребенок — мальчик, которого она назвала Келтоном, — умер в Денвере, когда ему было три месяца. Синдром внезапной детской смерти — СВДС, кошмар всех молодых матерей. История была вполне достоверной, и Алан не сомневался, что Келтон Чалмерз действительно умер. Версия Полли грешила лишь одной неточностью: она не была правдой. Алан работал полицейским и, когда слышал ложь, умел распознать ее (кроме тех случаев, когда лгала Анни). Да-а, подумал он. Кроме тех случаев, когда лгала Анни. Это ты подметил точно.

Что указывало ему на ложь Полли? Дрожь ресниц над слишком широко раскрытыми глазами, слишком уж пристально уставившимися на него? То, как ее левая рука все время тянется к левому виску, поправляя прядь волос? То, как она быстро расставляет, а потом скрещивает ноги — этот детский сигнал в играх, означающий: «Я понарошку».

Ничего из этого и все, вместе взятое. В основном это был просто звоночек, звякающий где-то внутри, как звякает в аэропорту детектор металла, когда через него проходит человек с металлической пластинкой в черепе.