Я все же настаивал, что необходимо спасти животных и сани, и добился-таки своего: мы спустились обратно и перетащили сани на соседнюю льдину. Поочередно перевели туда же и лошадей, а Титус тем временем рубил острый край Барьера, чтобы лошади могли на него вскарабкаться. Скотт, который знает льды лучше, чем мы все вместе взятые, видел незаметные для нас опасности и требовал, чтобы мы отказались от своей затеи. Но я стоял на своем не на жизнь, а на смерть, и отвоевывал у Скотта одну уступку за другой. Лед все не двигался, и мы успели перебросить и перенести на Барьер вещи, оставались лишь сани и пони.
И в этот момент – вот разочарование! – льдины ожили. Титус вырубал на склоне Барьера тропку для лошадей, я же пытался сделать то же самое снизу со льдины. При этом я отбрасывал рыхлый снег на выросты льда, сглаживая их и делая менее скользкими. Вся эта операция потребовала бы многих часов, однако иной возможности поднять лошадей на Барьер не было. Мы рыли снег как одержимые, но капитан Скотт решительно приказал подниматься. Я подбежал к лошадям, снял с них торбы, поднял сани, и мы влезли на Барьер. Было самое время. Дул слабый юго-восточный ветер, но между нами и лошадьми зазмеилась черная полоса открытой воды. Она расширялась почти незаметно для глаза – полметра, полтора, три, шесть, и, как у нас ни болела душа за лошадей, мы все же не могли не радоваться тому, что находимся на другой стороне.