Мы оттащили сани немного от края Барьера, а две палатки поставили еще дальше, в полумиле от саней, потому что от Барьера то и дело откалывались куски льда. Пока варился ужин – было около 3 часов ночи, – Скотт и я снова сошли вниз. Ветер отошел к востоку, и весь лед пришел в движение. Вдоль края Барьера тянулась полоса воды шириной в 20 метров, а в ней, точно скаковые лошади, носились взад и вперед косатки. Где-то далеко плыли вдоль Барьера три наших несчастных бедолаги. В лагерь я возвратился в таком настроении, что хуже не придумаешь. А ведь это, наверное, ничто по сравнению с тем, что пришлось пережить в этот день бедному капитану Скотту. Я решил подбодрить его и заметил, что с двумя лошадьми, не взятыми Кемпбеллом, у нас на зимовке остается еще десять пони. Скотт возразил, что на моторные сани у него плохая надежда – слишком они барахлили при разгрузке корабля. Собаки его также разочаровали на обратном пути на мыс Хат, а сейчас он лишился своей главной опоры – лучших из лошадей. «Конечно, – сказал он, – в будущем сезоне мы свои ставки отработаем, но что касается завоевания полюса, то на это надежды мало». Трапеза прошла в печальной обстановке. Когда все легли спать, я снова сошел вниз, срезал расстояние по прямой и приблизительно через километр очутился напротив льдины с лошадьми. Их быстро несло на запад, но они спокойно стояли сгрудившись кучкой и не выказали ни малейшего волнения при виде меня. Они нисколько не сомневались, что вот сейчас я, как обычно, принесу им утренний завтрак в торбах. Бедные доверчивые создания! Будь это тогда в моих силах, я бы лучше прикончил их на месте, чем думать о том, как они медленно умирают голодной смертью на льдине в море Росса или становятся жертвами рыскающих вокруг кровожадных косаток.