Самое ужасное путешествие

«Я весь покрылся красной сыпью, довольно сильно зудящей. Колени и локти распухли, но ноги в лучшем состоянии, чем у Билла и Бёрди. Руки тоже чешутся. Мы очень слабы и утомлены, хотя Бёрди, наверное, меньше, чем мы двое. Он, кажется, быстро приходит в себя. У Билла вид еще совершенно измученный, он сильно осунулся. Доброта окружающих испортила бы даже ангела»[17].

Я привел эти выдержки из моего собственного дневника за неимением других письменных свидетельств очевидцев. Скотт записал в эти дни в своем дневнике: «Наши экскурсанты, отправившиеся на мыс Крозир, возвратились вчера вечером. В течение пяти недель они перенесли невероятные невзгоды. Никогда я не видал таких измученных, можно сказать истрепанных непогодою людей. Лица их были все в морщинах, скорее даже как бы в шрамах, глаза тусклые, руки побелели. Кожа на руках от постоянного холода и сырости была в каких-то складках, но следов обморожения немного… Больше всего они страдали от недостатка сна. Сегодня наши путешественники основательно выспались, уже выглядят совершенно иными – более добрыми»[11].

«У нас тут Атк[98] в пургу чуть не заблудился», – вот первое, что мы услышали, когда стали способны что-нибудь воспринимать. С той поры он успел провести год в действующем флоте в Северном море, принять участие в Дарданелльской операции, долгое время сражался во Франции, оказался на взорванном мониторе. Но, я думаю, едва ли не самым тяжким из всех перенесенных испытаний он считает ту метельную ночь. Его давно бы уже должно было разорвать на тысячу клочков, – а он всякий раз, подобно бесстрашному гуттаперчевому мячику, появлялся снова, пусть немного помятый, но все такой же упругий, не поддающийся никакому нажиму. А когда очередное испытание остается позади, он своим тихим голосом первым вызывается участвовать в разных предприятиях и потом рассказывает, какие все молодцы, умалчивая о себе.

Пурга, о которой идет речь, разразилась 4 июля, в тот самый день, когда мы на пути к мысу Крозир лежали в безветренной бухте, зная, что вокруг бушует буря. На мысе Эванс, во всяком случае, дуло очень сильно, но к полудню ветер утихомирился, и Аткинсон с Тейлором отправились на Рэмп – снять показания термометров. Они без особых трудностей вернулись в дом, и тут, кажется, разговор зашел о том, возможно ли в такую погоду снять показания в двух разных метеобудках на морском льду. Аткинсон вызвался сходить в Северную бухту, а Гран – в Южную. Они вышли независимо друг от друга в 5.30 вечера. Но Гран через час с четвертью возвратился. Ему удалось отойти шагов на двести.

Аткинсон прошел немногим больше и также понял, что благоразумнее отказаться от своего намерения, повернул назад и пошел против ветра. Впоследствии мы убедились, что на оконечности мыса Эванс и там, где стоит дом, направления ветра не совсем совпадают. То ли поэтому, то ли из-за того, что левой ногой он делал более широкий шаг, чем правой,[99] то ли уже начало сказываться сковывающее воздействие пурги на его мозг – истинную причину, Аткинсон, безусловно, и сам не знает, – но только вместо того чтобы выйти к мысу Эванс, находившемуся прямо перед ним, он очутился у заброшенной рыболовной верши на морском льду, в 180 метрах от мыса. Усилием воли он подавил тревогу и пошел к мысу, но тот, кто попадал в пургу, поймет, каково ему было. Вокруг неслась плотная пелена снега, не видно было ни зги. Он шел и шел, но мыс все не появлялся.