Самоходчики

Вы знаете, вначале мы не чувствовали этого. Когда Гитлер начал против Англии бомбардировки, осуществлял бомбардировки по Лондону, мы не были уверены, что Гитлер пойдет против нас. Все мы ожидали, что противники истощатся и что наша сторона навяжет им, немцам, свои условия. Вот такое общее было настроение. Политработники, особенно с Москвы, приезжали, делали доклады, читали лекции, проводили беседы, и все были в приподнятом настроении, и были уверены, что Гитлер увязнет в войне с Англией и мы навяжем ему свои условия. Но попозже, уже ближе к началу войны, уже стали сгущаться события. Мы узнали, что Гитлер прекратил войну с Англией, и это насторожило. Но такого, знаете, твердого мнения, что Гитлер начнет войну против нас, — такого не было. Запомнилось еще вот что, например. Вот перед войной, где-то за полгода, в Каунас с Германии прибыло где-то 200–250 большегрузных машин: больших таких фургонов. У нас таких не было. Крытых брезентовыми навесами. Оказывается, была якобы договоренность с нашим правительством о том, что часть жителей Берлина, и не только Берлина, но и Германии, литовского происхождения, пожелавших возвратиться на свою родину — в Литву, привезут сюда, в Литву, а отсюда заберут желающих возвратиться на свою родину немцев, которые там проживают. В частности, я был на квартире у немца с женою, они изъявили желание возвратиться, и уехали. Оказывается, просто диву даешься таким вещам: что это же непосвященному человеку даже можно заподозрить, что под видом литовцев немцы перебросили в наш район в Каунас несколько десятков, несколько сотен подготовленных диверсантов, шпионов, вредителей. И просто удивительно, что работников КГБ это не насторожило. Дальновидность политиков, вот, в частности, Сталина могла бы сразу заподозрить, что что-то неладно происходит. И все это шито-крыто прошло, якобы все прошло в порядке нормальных отношений между двумя странами.

А само нападение чем запомнилось?

Само нападение запомнилось следующим. Полк наш, который в то время за Двиной стоял, перед этим с зимних квартир был направлен в летние лагеря. Это было примерно в 25 километрах от немецкой границы. Это если ехать московским поездом, можно заметить такую станцию — Козлова Руда. Так вот, в этом районе есть большой лесной массив. И там наш полк был в лагерях, вот. Были оборудованы палатки, все было чин по чину. Снабжение, базы продовольственные, базы вещевые были тогда организованы, нефтехранилища тоже были сделаны. И мы там, значит, занимались боевой подготовкой.

А как часть называлась?

Это был все тот же 448-й корпусной артиллерийский полк Резерва Главного Командования. И в один из дней в субботу нас, молодых офицеров, ну и тех, которые имели семьи, ну, наверное, человек порядка тридцати, отпустили в Каунас на зимние квартиры. Женатые, значит, к своим семьям направились, а мы, молодые, значит, решили повеселиться в Доме железнодорожников на танцах. И так примерно около одиннадцати часов вдруг заходит командир с зимних квартир, капитан, и объявляет: «Товарищи командиры! Полк: тревога. Машина у подъезда. Срочно в машину». И поехали в лагеря. Подъезжая к району расположения лагеря, мы видим, что все в дыму. Оказывается, бомбардировщики — «Юнкерсы» — разбомбили вещевой, продовольственный склады, нефтебазы. А полк они разбомбить не смогли, потому что полк преждевременно уехал уже и находился в движении в колонне в сторону границы. Но мы не заехали на территорию, потому что чувствовалось, что там беспорядок, что все разбомблено. И когда ехали уже, мы видели целую армаду самолетов, которые возвращались с Советского Союза в сторону Германии. Но там звездочки были нарисованы. Москвичи сказали: «Вот наши самолеты идут бомбить Берлин!» Настроение было приподнятое, все горели желанием именно разбить противника. И колонну, машину нашу, все время сопровождал разведчик ихний. Мы не знали, что это ихний разведчик. Оказывается, это был ихний корректировщик. Называли его «стрекоза», он наподобие стрекозы был. Высоко-высоко он все время сопровождал нашу машину.