Самопревосхождение

О-о! Это нетрудно. Мы отслеживаем, какие книги и рукописи сотрудник заказывает по Интернету, что пишет в своём дневнике, в письмах и посланиях, о чём беседует с другими обитателями нашего поселения. А вот «почему» он стал думать именно об этом, никто из наблюдателей, и я в том числе, точно ответить не смогут.

—

А они сами, наши «подопечные», смогут? – В голосе Седого явно звучала ирония, но его младший коллега, похоже, этого не заметил.

—

Они молчат.

Седой заговорил подчёркнуто равнодушно:

—

Учёные, особенно талантливые учёные, думают, что они знают всё, и поэтому могут быть очень опасными. Люди, мыслящие более скромными категориями, удовлетворяющиеся менее масштабными проектами, обычно не намереваются спасти мир, – они заняты заботами о хлебе насущном. Те же, кто о себе и о своём интеллекте слишком высокого мнения, легко впадают в гордыню, а там – один шаг и до сделки с соответствующим «ведомством». Вы «Фауста» читали? – неожиданно спросил старший.

—

Нет, – ничуть не смущаясь, ответил молодой. По какой-то причине он стал держать себя не просто увереннее, но даже позволил себе недоверчиво-снисходительно улыбнуться. – Неужели вы всему этому верите?

—

Чему? Тому, что они много знают, или тому, что опасны, ибо способны «продать душу» за новые знания?

—

Но ведь они задумываются не о разрушении, а о каком-то «общем благе», всего лишь! – искренне удивился молодой человек, очевидно, не поняв того, что хотел выразить седой мужчина.

—

А какой ценой? – Старший уже не был так спокоен, как вначале, аллюзии вели его всё дальше и дальше. – Именно среди «спасителей мира» с пугающей частотой появляются идеологи тирании, расового, этнического, религиозного и иного превосходства, возникают идеи уничтожения, расчеловечивания, в лучшем случае, видоизменения другой, не их собственной части человечества, новейшими и вовсе не невинными средствами…

Старший остановился, забыв на время о собеседнике, с недовольством наблюдая за собою. Он догадывался, что сейчас как будто повторяет и одновременно переиначивает, выворачивает наизнанку чьи-то другие, не свои собственные слова и речи, глубоко задевающие его последнее время, но ещё не освоенные, не понятые им до конца. Он даже знал имя того, кому эти речи принадлежат и с кем он недавно начал тайно встречаться в Сети, тщательно скрывая от всех эти встречи. Это был Марк Коляда.

Седой встал. Он был не просто очень высок, но худ и долговяз, однако всё ещё неплохо держал прямую спину. Решительно оборвав затянувшуюся, на его взгляд, дискуссию, он подвёл итог:

—

Я сам займусь выяснением того, сможет ли нанятый нами работник выполнять и далее на должном уровне свои обязанности, ради чего он, собственно, и был нанят. Его зовут… Марк, если не ошибаюсь?

—

Да, сэр, Марк Коляда, – вытянулся молодой подчинённый. – Я могу идти?

—

Конечно.

После того как эпизод был написан, я, по своей уже устоявшейся привычке, прочёл его автору рассказа, чтобы он сам решил, насколько верно передана история, содержание беседы, и не хочет ли он внести коррективы или что-либо изменить в тексте, чтобы ненароком не навредить никому из персонажей. Я не мог не учитывать того факта, что невольно став героями пьесы или книги, люди продолжают жить, работать, общаться друг с другом, – поэтому не только они сами и их друзья, но и любители розыгрышей, интернет-постов и просто недоброжелатели могут случайно прочесть «выложенный» (как сейчас смешно говорят) текст и использовать его в своих целях.

На моё предложение Захария заметил с хитрой усмешкой:

—

Ещё неизвестно, кто кого «перелопатил» и «переиначил»!

Тогда ситуация была разрешена лишь в первом приближении. Предстояла большая скучная работа с привлечением множества лиц, официальных и неофициальных. Но вам-то это зачем? И книга, и пьеса прекрасно обойдутся без этих подробностей.

Захария внимательно смотрел на меня:

—

Насколько я понимаю, – исправьте, если ошибаюсь, – вы вполне осознанно снимаете большую часть обыденного слоя повествования и как бы приподнимаете происходящее со всеми его участниками на тот уровень, ниже которого вы сами уже не хотите опускаться. Даже позволяете себе иногда добавлять персонажам какие-то черты, которые вряд ли свойственны им в реальной жизни. Am I right?

—

И да, и нет. – Для меня была очень важна мысль, которую я хотел поведать именно Захарии. – Во-первых, я действительно могу «прибавить», как вы говорите, или усилить какую-то черту или свойство лишь в том случае, если они всё-таки есть, пусть и в другом объёме, а во-вторых, и это особенно поражает меня самого, – герои и их прототипы сами порой диктуют нечто, о чём раньше я и не догадывался. Вот вам пример.

Если бы Марк (и наш герой вместе с ним) мог оставаться только в пределах бытового контекста, как бы тот ни насыщался материальными благами и приспособлениями для комфортной, сытой жизни и труда… Но он постоянно от него уходил, а так как был человеком думающим и одарённым, то неминуемо оказывался перед лицом экзистенциальной реальности.

Похоже, Захария был доволен.:

—