Самопревосхождение

А над всем этим великолепием парила, слегка подчёркнутая цветом и, тем не менее, прозрачная фигура женщины, как бы обнимающая всех своими руками в свободно разлетающихся покровах светлого одеяния. Иногда, очень редко, художник точечно использовал светящиеся краски, и тогда крылья птиц мягко поблескивали в лучах солнца. Впечатление было такое, как будто я впервые увидел всю Землю целиком и она кружилась передо мною вне времени и пространства, показывая, по моему и её желанию, любые эпохи, материки и воды. Как только я присматривался более внимательно к какой-то отдельной детали и различал, например, изображение части подводного мира, вся картина вдруг преображалась, становилась одним большим океаном. А если мне почему-то привиделась вершина горы, то и всё остальное начинало превращаться в скрытые пещеры, расселины, ущелья и горные реки.

Это было какое-то волшебство, и оно не рассеивалось даже тогда, когда вдали загремел гром, засверкали молнии, и Диана, уткнув холодный нос в мои ладони, стала старательно напоминать о том, что пора идти домой, ибо приближается большая гроза.

Последний раз взглянув на картину, я представил большое красочное панно или гобелен на ту же тему и подумал, что вот, наверное, и С. А. так же ткала свой ковёр жизни, постепенно включая в него всё новые нити, светлые и тёмные, не нарушая каждым следующим стежком, а дополняя, обогащая прежнее изображение, постепенно усиливая и без того отчётливо слышимое ощущение внутренней целостности. И даже то, что я уже знал о боли, страдании и потерях в её жизни, не нарушало общего впечатления гармонии.

Прямого портретного сходства С. А. с женской фигурой, намеченной всего лишь несколькими штрихами, не просматривалось. И всё же мне представилось, – очевидно, по настроению, которое успел передать Захария рассказом о своей любви, – что и это произведение искусства создал он сам. Свою догадку я смог проверить очень скоро, во время очередной встречи с Асей по Skype, когда я уже приехал в «школу».

– Всё правильно, – сказала она, – это небольшой фрагмент большого полотна с рабочим названием «Жизнь человеческая», – она добродушно усмехнулась. – Вот так и не меньше! Над ним Захария трудится уже много лет, и Сонечка, действительно, присутствует там многолико. Что, по-моему, вполне естественно. Сакрализация банального вполне себе удобно сосуществует в искусстве наряду с возвышенным. Обыватель, как правило, воспринимает мир через всё телесное, абстрактное мышление даётся ему тяжело, поэтому многие художники, особенно живописцы, и переплетают более-менее искусно повседневность с «высшими слоями духовности».

Потом вдруг Ася засмеялась такими же синими как у С. А. глазами, и лицо её на экране приблизилось ко мне:

– Значит, теперь ты всё знаешь о нашей семье и о «скелетах в шкафу»? – На какое-то мгновение мне показалось, что на экране остались только её глаза. – Так как же? – Она смотрела, не мигая. – Изменилось твоё отношение к нам?

– Да. Я люблю вас всех ещё больше, – оторопело, почти бессознательно ответил я.

– Ладно, – Ася отодвинулась от экрана, боясь и не поощряя слишком пафосных фраз. – Скоро я приеду к вам в альпийскую деревню и сама взгляну в твои честные глаза. Кстати, я слышала, вы пишете там всем колхозом пьесу из жизни Марка Коляды. Это правда?

– Только со старшими учениками и тремя преподавателями – режиссёром, актёром и… – я запнулся, – литератором, – все по совместительству.

– А «литератор» – это ты? – Ася весело смеялась.

– Ну, да… – ответил я и спросил в свою очередь:

– Скажи, а ты хорошо знаешь Марка?

Ася задумалась.

– Мы с ним одноклассники. Ещё в «школе» он был трудоголиком, вечно ставил какие-то опыты, яростно грыз все науки подряд, особенно биологию и химию, по-моему. Ну, да, – кивнула она, – он же стал потом биохимиком! – И опять, смеясь, посмотрела на меня. – Малышня его обожала. Ещё бы! Кто мог сказать, кроме него: «А сегодня мы опять что-нибудь взорвём!» – Никто.

– Неужели на самом деле…?

– Взрывали, ещё как! Учителя ничего не могли с ним поделать. Вполне возможно, в его генетической матрице уже были заложены и воля, и независимость, и громадные способности по достижению целей, которые всегда он сам ставил и сам осуществлял. Ему невозможно было что-либо запретить, навязать или помешать тому, что он намеревался сделать.

– Яркая личность, – восхитился я.

– Но ведь и эгоизма там было более чем достаточно.

– А как же без этого!

– Внутренней отзывчивости, как умения откликнуться на проявления другой жизни, ему, конечно, недоставало.

Ася опять задумалась и стала плести косички из своих длинных, отросших за лето, волос. Потом грустно добавила:

– Потому, наверное, он и попал в мышеловку, когда ему, молодому учёному, «подающему большие надежды», инвесторы сделали «предложение, от которого невозможно отказаться»: великолепные условия для творчества, громадные гонорары и… жёсткий договор, как потом выяснилось, даже не на несколько лет, а чуть ли не навсегда. Всё! Дверца захлопнулась! – Она вопросительно посмотрела на меня. – Ваша пьеса об этом?