Самосожжения старообрядцев (середина XVII–XIX в.)

В некоторых случаях старообрядцы, извлеченные в последний момент из огня, на допросах не могли или не желали вспомнить даже имена своих наставников и, тем более, подробно рассказать о том, откуда те пришли. Так, Стенка Климов, сорванный осаждающими (вероятно, при помощи крюка) со стены старообрядческого острога незадолго до самосожжения в верховьях р. Кокшеньги, дал сравнительно подробные показания. Он утверждал, что «строителем де в том остроге был чернец Исайя из Ярославля города да с Вологды два чернеца – Феодосей, а другому имя он пропаметовал, и ис которых монастырей те чернецы – того он не ведает»[598]. Заметим, что дорожный статус старообрядческого наставника играл важную роль в быстром обретении им позиций лидера. Дорога существенно облегчала обмен эзотерической информацией, а страннику было значительно проще, чем местному жителю, занять положение духовного наставника в крестьянской среде[599]. Эти старцы, «начитанные, даровитые, нравились простому народу, казались истинными учителями, радящими о его спасении». Они «говорили о предметах самых трогательных для простодушно-набожного сердца, глубоко потрясающих душу верующего, как то: о наступлении последних времен, о пришествии Антихриста, о приближении второго пришествия Христова, о страшном суде и т. п.»[600]. Противник самосожигателей Евфросин высказывался по этому вопросу значительно более иронически. Простаки, слушающие искусную проповедь о самосожжениях, становились объектами психологически точно выверенных манипуляций: «Старец, взирая, слезы ронит; отроковица, смотря, сердце крушит»[601]. В любом случае, таинственность появления старца на месте будущей «гари» придавала особое значение его проповеди. Происхождение старообрядческих наставников, вдохновлявших местных жителей на самосожжения, нередко оставалось секретом как для самих участников массовых самоубийств, так и для следствия. Так, в 1756 г., во время следствия по делу о самосожжении в Устюжской волости, предпринималась попытка выяснить, кто являлся наставником самосожигателей. Но в результате пришлось донести Сенату, что хотя и «было следовано, точию предводителей тому не сыскано»[602].

В показаниях свидетелей старообрядческого самосожжения, произошедшего в 1784 г. в деревне Фофановской Ребольского прихода, записано, что «оному раскольническому сборищу начальником был пришедший в ту деревню на масленой недели неведомо откуда старик, а как ево звали именем, и отчеством и прозванием, не знают». Сохранившиеся в памяти особые приметы старца никак не могли помочь следствию. В их числе, как утверждали крестьяне, особого внимания заслуживал головной убор: «толко имелся на нем серый кафтан, а на голове холщеной серой кукул»[603]. Головной убор под названием «кукул» (кукель, т. е. накомарник) широко использовался карелами во время повседневной работы в лесу. Но он же по традиции входил в состав смертной, надеваемой на покойника одежды[604]. Старообрядцев эта разновидность головного убора привлекала, скорее всего, своим явным сходством с монашеским клобуком. Изредка внешний облик старца выделялся из общей массы местных жителей. Так, после самосожжения в Тобольской епархии 1 августа 1750 г. в числе погибших от дыма, но несильно обгоревших участников «гари» следователи обнаружили «одного неизвестного, одетого в кафтан красного доброго сукна, с четками в руках и на шее»[605], которого и сочли руководителем самосожжения.

Подавляющее большинство известных старообрядческих наставников-самосожигателей были мужчинами. Упоминания об отважных женщинах-предводительницах сторонников «самогубительной смерти» крайне редки. Так, в числе сгоревших 22 марта 1751 г. в доме крестьянина Андрея Шамаева были, по словам вытащенного из пламени Ивана Сургутова, «три старухи, пришедшие откуда-то издалека, которые наставляли собравшихся сгореть»[606]. Иногда разделение «насмертников» по половому признаку приводило к тому, что для успешной организации самосожжений требовались как старцы, так и старицы. В 1743 г. в Мезенском уезде среди готовых к самосожжению старообрядцев следователи увидели наставницу Александру, родом из Ростова. Она руководила женщинами, готовящимися к смерти, в то время как мужчинами-участниками «гарей» руководил ее земляк Иван Анкидинов[607]. Современный исследователь проблем ранней старообрядческой истории А.В. Бородкин отмечает редкий факт «чисто женского самосожжения»[608].