Самозванка (дореволюционная орфография)

He умя занять Салатина разговорами, (его трудно вдь было заинтересовать романами о похожденіяхъ маркизовъ Альфредовъ и виконтовъ Добервилей), Настенька отлично научилась „искусству слушать“. Она подсаживалась къ Салатину и предлогала съ видомъ страшно любознательной двушки одинъ вопросъ, другой, третій, хорошо изучивъ вкусы молодого человка, его симпатіи и влеченія.

Онъ начиналъ ей отвчать, разсказывать, увлекался ролью ментора, лектора, – такая роль была въ его натур, – а Настенька слушала съ напряженнымъ вниманіемъ и длала видъ, что ловитъ каждое слово, что учится, просвщается, совершенствуется…

Это очень льстило молодому „развивателю“, и онъ очень охотно бесдовалъ съ Настенькою, самъ уже искалъ ее, даже скучалъ, когда ея не было.

Настенька торжествовала, влюбленная въ Салатина, а бдная Вра страдала все больше и больше. Страданія ея доходили до кульминаціонной точки.

День отъзда между тмъ наступилъ.

XVI.

Въ день, назначенный для отъзда, Вр стало невыносимо тоскливо и грустно.

Помимо разлуки съ Салатинымъ, близость котораго, самое существованіе въ Москв уже утшали ее – она грустила и по бабушк, горячая привязанность которой глубоко трогала двушку.

Вра знала, что удетъ она согласно планамъ матери надолго, быть можетъ, никогда не увидитъ уже старую бабушку, слабющую все боле и боле…

Навсегда прощалась она мысленно и съ Салатинымъ.

Онъ полюбитъ тутъ Настеньку, женится на ней…

Тяжело, тяжело становилось двушк и какъ въ ссылку отправлялась она въ Ярославль, который когда-то любила.

Увы… не только протестовать, но и просить она не смла, запуганная матерью…

Въ день отъзда бабушка ухала утромъ помолиться въ Симоновъ монастырь [8], гд былъ какой-то праздникъ. Анна Игнатьевна отправилась купить кое-что для дороги. Вра осталась одна.

Съ Настенькою простилась она наканун, и „модная двица“, счастливая своею любовью, полная радостных надеждъ, простилась съ Врою ласково, общала писать ей въ Ярославль и сообщать вс новости.

Осенній денекъ былъ теплый, солнечный, и въ саду, позлащенномъ уже осенью, дышалось легко, привольно. Тяжесть тоски словно стала легче въ измученной душ двушки.

Она походила по дорожкамъ, нарвала букетъ цвтовъ на память о дом бабушки, – теперь и были въ саду только настурціи да печальныя иммортели [9], – и сла въ бесдк подъ густыми липами, гд любила, бывало, проводить время.

Вдругъ мимо забора звонко зашуршали резиновыя шины, и кто-то остановился у воротъ.

Щелкнула калитка, залился грознымъ лаемъ дворовый цпной песъ и сейчасъ замолчалъ, видно узнавъ знакомаго.

– Дома Ольга Осиповна? – раздался громкій звонкій голосъ.

Вра такъ и дрогнула вся, – она узнала Салатина.

– Никакъ нтъ, Николай Васильевичъ! – отвчалъ дворникъ. – Ухали въ Симоновъ монастырь…

– А Анна Игнатьевна?

– Он въ городъ ухали, Николай Васильевичъ… Только, стало-быть, молодой хозяинъ нашъ дома…

– Вася?

– Такъ точно…

– Съ барышнею онъ что-ли?

– Никакъ нтъ, – одни… Въ саду прогуливаются… Прикажете позвать, сударь?

– Я самъ пройду въ садъ…

У Вры сильно-сильно забилось сердце.

Она оправила пиджакъ, – ахъ, и замучилъ ее этотъ пиджакъ! – пригладила волосы, которые отрасли у нея за послднее время и стала въ темный уголъ бесдки, держась за сердце, которое было готово выскочить изъ груди…

Салатинъ вошелъ въ садъ, обогнулъ клумбу съ зеркальнымъ шаромъ на пьедестал и остановился.

– Вася, гд ты? – крикнулъ онъ. – Вася!…

– Я здсь, Николай Васильевичъ! – отвтила двушка, собравъ вс силы, чтобы быть покойною, что-бы голосъ не дрожалъ и не выдалъ ее.

– А, вонъ ты куда забрался!…

Салатинъ вошелъ въ бесдку.

– Что-жъ это ты, Вася, въ бесдк тутъ сидишь, а?… Теперь не жарко и на солнц, лучше надо имъ пользоваться… Скоро-скоро, Вася, минуютъ теплые ясные деньки и осень наступитъ!… Ну, здравствуй, дружище!…

Салатинъ пожалъ руку двушки и сталъ рядомъ, снявъ шлапу.

– Пойдемъ въ садъ, Вася! – сказалъ онъ, закуривая папиросу.-Тамъ веселе, вольготне…

– У меня голова что-то болитъ, Николай Васильевичъ… Я боюсь на солнц…

– Ну, какъ хочешь, будемъ здсь сидть… Что-жъ это ты все куксишся, мальчикъ, а?… Кажется, такой важненькій, румяный былъ, а все киснешь… Балуютъ тебя бабы, Васюкъ, вотъ что! He пo мужски воспитываютъ тебя, ну, ты и разнжился… Надо за тебя приняться будетъ, надо мужчину сдлать, а не двченку, какъ бабы хотятъ!… а?…

Салатинъ бросилъ папиросу, наклонился къ двушк, взялъ ее за руки повыше локтей и поставилъ передъ собою.

Вра такъ и затрепетала вся.

– Ишь, какой! – продолжалъ Салатинъ. – Рученки тоненькія, безъ мускуловъ, нжныя, да и весь, какъ барышня!

Вра склонила голову, и слезы градомъ-градомъ побжали у нея по щекамъ, по груди ночной крахмальной сорочки, поверхъ лифчика.

– Вася, что съ тобою? – воскликнулъ Салатинъ.

Двушка не имла больше силъ впадть собою, зарыдала, рванулась было изъ рукъ Салатина, но покачнулась и упала-бы, еслибъ онъ не подхватилъ ее.

Она была въ его объятіяхъ.

– Вася!… Но что же это такое?… Вася!…

– He Вася я… не Вася… а Вра! – крикнула двушка и забилась у него на груди въ рыданіяхъ.

– Господи!