Самозванка (дореволюционная орфография)

Старушка совтовалась со знакомыми, писала письма къ нижегородскимъ купцамъ, которыхъ знала, справляясь у нихъ о дочери, но никакихъ извстій не получала. Анна Игнатьевна словно въ воду канула.

Вдругъ въ одинъ прекрасный день старушка получила письмо отъ своей пропавшей дочери.

Анна Игнатьевна писала изъ Ярославля, гд она, по ея словамъ, жила уже нсколько лтъ, занимаясь работою. Она писала, что живетъ съ сыномъ, котораго научила любить свою бабушку и молиться за упокой ддушкиной души, который жаждетъ обнять свою бабушку и уже заочно обожаетъ и любитъ ее.

„Мн ничего не надо изъ вашихъ денегъ“,- писала Анна Игнатьевна: „я бдна, но я научилась жить трудами рукъ своихъ и пріучила Васю ограничиваться очень малымъ. Богъ съ нимъ съ богатствомъ, Богъ съ ними и съ деньгами, я хочу только обнять васъ, маменька, хочу только, чтобы вы благословили моего сына, вашего внука, и только. Я виновата передъ вами, но, вдь, я много перенесла за это. Простите меня, если можете, а ужъ Вася-то мой передъ вами ничмъ не виноватъ. Дайте ему возможность видть васъ, благословите его и больше намъ ничего не надо. Если мольбы мои эти тронутъ ваше сердце, такъ отвчайте мн въ Ярославль, и я пріду повидаться съ вами. Если же нтъ, то мы будемъ жить въ горькомъ одиночеств и все таки не перестанемъ съ сыномъ горячо и усердно молиться за васъ“.

Ольга Осиповна облила слезами это письмо, горячо молилась всю ночь и на другой день послала дочери въ Ярославль телеграмму съ просьбою пріхать немедленно, съ прощеніемъ и благословеніемъ.

Теперь Ольга Осиповна ожидала свою дочь, готовилась къ ея встрч, какъ къ великому празднику, и широко растворила двери своего богатаго угрюмаго дома для встрчи отыскавшейся дочери и внука, котораго она уже любила, котораго страстно жаждала обнять и прижать къ своей старческой груди, почти не согртой дружескими объятіями. Старушка точно помолодла, она даже сняла свое черное платье, съ которымъ не разставалась со дня смерти мужа, и нарядилась въ шелковое платье, да чуть ли не въ первый разъ посл смерти мужа посмотрлась въ зеркало и принарядилась.

Даже въ Свтлый праздникъ Воскресенія Христова не было такъ радостно и весело настроена Ольга Осиповна Ярцева, какъ теперь, ожидая дочь и внука. Она каждую минуту подходила къ окну, глядла на улицу, справлялась съ часами и ждала, страстно ждала желаннаго часа, который долженъ былъ принести ей великую и свтлую радость.

II.

Въ Ярославл, который справедливо зовется „столицею“ верховьевъ Волги, въ маленькомъ деревянномъ домик, на самой рк „Которосли“ сидла въ теплый августовскій вечеръ женщина, лтъ тридцати семи, и задумчиво глядла на панораму живописнаго города, которая открывалась изъ окна, вся позлащенная лучами заката.

Неподалеку отъ окна, возле котораго сидла женщина, киплъ на столик самоваръ; но женщина, должно быть, забыла про него, занятая какими то думами. Самоваръ пыхтлъ, пускалъ пары, брызгалъ, словно негодуя на невниманіе хозяйки, а она и вниманія на него не обращала, опустивъ голову на руки и устремивъ глаза вдаль.

Женщина эта была очень хороша, не смотря на свои тридцать семь лтъ; только что-то суровое, непривтливое было въ ея правильномъ лиц, а большіе черные глаза холодно, даже жестко, глядли изъ-подъ густыхъ, рзко очерченныхъ бровей. Морщинка легла на бломъ высокомъ лбу женщины, сдина кой-гд тронула ея черные волосы. Видно было, что „пожила“ она хорошо, хорошо пожила, и можно бы было подумать, что устала жить, если бъ не огонь, который порою вспыхивалъ въ черныхъ глазахъ, если-бъ не высокая грудь, которая волновалась еще и вздымала складки простенькаго платья изъ крашеной шелковой матеріи.

– Ну, что же, Вра, скоро ты? – спросила женщина, отрывая глаза отъ красивой панорамы, и оглядываясь на дверь въ сосднюю комнату.

Дверь была притворена, а за нею возился кто-то, шурша платьемъ. Порою слышался сдержанный смхъ оттуда.

– Сейчасъ, мама, – отозвался изъ-за двери свжій голосокъ. Непривычно, не вдругъ однешься… А хорошо, мама, будетъ, право, хорошо.

– Ну ладно, ладно, торопись: седьмой часъ, а въ девять надо на вокзал быть…

– Готово, мама!…

Дверь отворилась и на порог показался хорошенькій, какъ херувимъ, мальчикъ, не то лтъ четырнадцати, не то всхъ семнадцати. Трудно было разобрать по миловидному розовому личику, сколько лтъ этому красавцу-юнош. Румянецъ совсмъ какъ у ребенка, шея нжная, блая, круглая, надъ губою и пушка еще нтъ, а глаза смотрятъ, какъ у юноши, мысль въ нихъ свтится, чувство, какихъ у четырнадцатилтнихъ дтей не было. Одтъ былъ мальчикъ въ пиджачный костюмъ изъ сренькой лтней матеріи. Свтло-русые вьющіеся волосы колечками сбгали на лобъ, вились надъ розовыми маленькими ушами, кольцами подымались на затылк.

– Хорошо, мама? – застнчиво спросилъ мальчикъ, нершительно длая шагъ впередъ и схватившись за косякъ двери, точно не зная, куда руки двать.

Женщина оглядла его долгимъ, пристальнымъ взглядомъ.

– Да, хорошо… Ладно, что природа не наградила полнотою, a то не обмануть бы… А все же надо вотъ тутъ потсне лифомъ стянуть…