Самозванка (дореволюционная орфография)

Голосъ двушки дрогнулъ, словно кто-нибудь ее за горло схватилъ, на глазахъ сверкнули слезы.

– He вздоръ, мама, такъ жестоко обманывать… Бабушка ожила, счастье полное испытываетъ отъ того, что къ ней внучекъ пріхалъ, ласкается къ нему, любитъ его, а это… это не внучекъ, а обманщица, самозванка, которая ворвалась въ ея душу и хочетъ… хочетъ обманывать, ложью украсть у старухи и любовь, и деньги… Это не вздоръ, мама, и у меня… у меня не хватитъ на это силъ…

Анна Игнатьевна сла въ кровати и схватила двушку за руку.

– He дури, Вра! – грозно сказала она, злыми глазами глядя на дочь. – Слышишь?… Ты знаешь меня – я шутить не люблю… Я тебя люблю, очень люблю, но если ты помшаешь мн добиться цли, къ которой я шла многіе годы – пощады теб не будетъ… Глупая ты, сантиментальная двченка, пойми, какое счастье-то къ намъ придетъ!… Богаты будемъ, свободны, свтъ увидимъ, жизнь, насладимся всмъ…

– И купимъ это обманомъ, – горько усмхнулась двушка.

– Невиннымъ обманомъ!… Какъ не понять-то этого? Старух хочется внука, хочется на склон лтъ любить кого-нибудь, ласкать, и вотъ къ ней приходитъ этотъ внукъ, любитъ она его, счастлива, довольна, такъ чего же ей еще?… Ты въ ея глазахъ внучекъ ея, мальчикъ Вася, стало быть, ей хорошо, и жалть ее нечего…

– А если обманъ откроется? Если она узнаетъ, что это не Вася?… Вдь это ужасъ, ужасъ что будетъ, мама… Ей перенести такой обманъ будетъ тяжеле смерти внука…

– Ахъ вздоръ!… Во первыхъ, никогда никто не узнаетъ подлога, это ужъ мое дло, и ты только должна во всемъ слушать меня, а во вторыхъ, еслибъ она и узнала, любовь къ теб, которую ты вызовешь въ ней, не пропадетъ отъ этого… Она будетъ любить тебя, вотъ это лицо твое, глаза эти, волосы, тло это, душу, – такъ не все ли ей равно какъ зовутъ то, что она любитъ? Пусть это будетъ Вася или Вра – это все равно…

– Нтъ, мама, нтъ!… Она полюбитъ внука Васю, а не меня и какъ только этого внука Васи не будетъ – любовь пропадетъ.

– Ну, будетъ объ этомъ! – Повелительно остановила мать. – Дло ршенное, и ты должна длать то, что я приказала теб… Ложись спать, я тоже хочу заснуть… Ступай и помни, что мы должны поступать такъ, или мы погибли!… Помни и то, что я никогда не прощу неповиновенія, а тмъ боле – неблагодарности…

Анна Игнатьевна слегка оттолкнула дочь, повернулась къ стн, закрылась одяломъ и показала видъ, что засыпаетъ, а двушка медленно дошла до своей кровати, присла, сложила руки на колняхъ, свсила голову и въ такой поз просидла до самаго утра.

Ожила пустынная замоскворцкая улица, ожилъ затмъ и домъ…

Черезъ полчаса Вра сидла уже съ бабушкою за самоваромъ и разсказывала ей о своемъ жить-быть, о томъ, какъ она, то-есть не она, а мальчикъ Вася, – училась, какъ хотла видть бабушку, какъ любила ее, не зная еще.

Вчерашнее наставленіе матери, должно быть, не пропало даромъ – двушка говорила хорошо и превосходно играла свою роль, а въ ловкомъ, тоненькомъ, кудрявомъ мальчик, къ которому такъ шелъ костюмъ и такъ ловко сидлъ на немъ, никто бы не заподозрилъ двушки…

Такъ пошли дни за днями.

Ольга Осиповна привязывалась ко внучку все боле и боле, любила его съ той силою, которая можетъ явиться лишь у женщины, не любившей еще никого, не испытавшей еще чувства привязанности. Отъ матери-природы, вроятно, каждому человку отпущена извстная доля любви, и доля эта расходуется въ теченіи всей жизни человка съ большей или меньшей равномрностью; если же остается въ экономіи до конца дней, то отдается всецло тому послднему, котырый долженъ получить ее.

Въ жизни Ольги Осиповны этотъ „послдній“ – былъ внукъ Вася, и ему отдала она весь запасъ не израсходованной любви.

Любовь эта наполняла теперь жизнь старухи; но человка, которому любовь отдавалась, она не только не радовала, а, напротивъ, приносила одно лишь горе. Это было похоже на то, еслибъ честному человку, принимая его за другого, кто нибудь отдавалъ долгъ, принадлежащій этому другому. Человкъ по странно или страшно сложившимся обстоятельствамъ беретъ этотъ долгъ, но не радуется, а страдаетъ, чувствуя себя воромъ, обманщикомъ, негодяемъ.