Самозванка (дореволюционная орфография)

– Милая двушка, красавица!… Вдь, все тотъ же „Вася“, а только въ другомъ наряд… Какъ вотъ на святкахъ рядятся… А?… Пришли святки, Вася нарядился барышней и пришелъ къ вамъ… Вы его журите, за ухо его, шалуна!… „Ахъ-де, ты такой-сякой, какъ ты смешь такъ шалить?… Вотъ я тебя, проказника!… Переоднься ступай!…“ Онъ уйдетъ, переоднется и придетъ къ вамъ прежнимъ Васею…

– Да, святки!… – съ глубокимъ вздохомъ проговорила старуха. – Какъ я отъ этихъ „святокъ“ жива осталась?… Сижу и ушамъ своимъ не врю…

Салатинъ всталъ и взялъ шляпу.

– Такъ привезти? – сказалъ онъ. – И простите ее, и… и благословите?…

– Вези! – чуть слышно проговорила Ольга Осиповна.

– И… и ея мать?…

Старуха сдвинула брови.

– Какъ же безъ матери такое дло? – продолжалъ Салатинъ. – Ужъ длать милость, такъ не на половину… Вспомните, сколько горя, обидъ, нищеты видла бдная Анна Игнатьевна!… А тутъ она разв мало страдала и терзалась?… Каждую, чай, минуту трепетала, за свою шкуру боясь, особливо посл того, какъ эта противная Настенька узнала, да начала изъ нея жилы тянуть!… Бабушка, я привезу и Анну Игнатьевну!…

– Пусть будетъ такъ, но только…

– Что?…

– Я ее изъ своихъ рукъ отдеру!… За все, за все!… И за обманъ наглый, и за гульбу, за дочку пригульную!… Въ кровь издеру, шкуру спущу!…

– О, нтъ, – воскликнулъ Салатинъ. – Этого не будетъ…

– He будетъ?… Такъ и не надо ее!…

– Бабушка, теперь не наказываютъ и каторжныхъ женщинъ! Это прошло, безвозвратно прошло… Бабушка, прощать надо совсмъ и вы простите вашу дочь… До свиданья, милая, хорошая моя!…

Салатинъ бгомъ выбжалъ изъ комнаты, а Ольга Осиповна долго-долго сидла, потомъ встала, подошла къ переднему углу и упала передъ иконами…

Долго и горячо молилась она.

XXIII.

Общественное мнніе…

Утверждаютъ, что у насъ въ Россіи нтъ общественнаго мннія въ такой форм, въ какую оно вылилось на Запад. Быть можетъ это правда, но то, что считается у насъ общественнымъ мнніемъ, служитъ для очень многихъ тяжелымъ ярмомъ, и донын съ этимъ нашимъ общественнымъ мнніемъ приходится считаться.

Оно выражается въ формул: „что подумаютъ“, „что скажетъ княгиня Марья Алексевна“ – и въ этомъ вид является для иныхъ людей страшнымъ пугаломъ.

Пугало это стояло теперь передъ Ольгою Осиповной Ярцевой и не давало ей покою.

Старуха простила дочь, любила заочно новоявленную внучку такъ-же, какъ любила она до сихъ поръ внука, но ей не давала покою мысль о тхъ толкахъ, пересудахъ и сплетняхъ, которыя пойдутъ теперь по городу, когда узнается случившаяся „исторія“ въ дом Ярцевыхъ.

Вдь, вс будутъ толковать, вс!…

Прислуга разскажетъ о самозванномъ внук лавочнику, лавочникъ – своимъ покупателямъ, а т разскажутъ всему городу, и на внучку Ольги Осиповны Ярцевой, да ужъ кстати и на нее, будутъ сходиться смотрть, какъ на какое-нибудь чудище.

Старуха хорошо знала нравы родной Москвы.

– Нтъ, Миколушка, ты не привози ко мн Врочку, не привози! – сказала она Салатину, когда тотъ помирилъ съ нею дочь и привезъ ее, а затмъ собрался, было, хать за Врою.

– Какъ? – удивился Салатинъ. – Почему?…

– А вотъ потому…

И старушка сказала свои соображенія.

– Но какъ же быть, милая моя бабушка?

– А я придумала… Анна, вдь, ярославка, тамъ ее знаютъ, тамъ она жила съ дочкою. Ну, вотъ пусть и детъ туда… Я награжу Врочку теперь же, купитъ она себ все, что нужно для приданаго, найметъ въ Ярославл Анна квартиру хорошую, – тамъ ты и свадьбу сыграешь…

– А вы?

– А я ужъ тряхну своими костями старыми и съ ними поду… Попирую на свадьб на вашей, погощу у васъ, коли не выгоните старуху-ворчунью, а тамъ, что Богъ дастъ… Стоскуюсь по Москв по матушк, такъ пріду скоро, a то, такъ и поживу тамъ у Анны, чтобы толки вс тутъ улеглись, чтобы языки досужіе звонить перестали…

– Хорошо! – согласился Салатинъ. – Мн собственно все равно и внчаться въ родномъ город Вры я не прочь, но, вдь, вы захотите же увидать Вру теперь…

– Непремнно!… Сегодня даже хочу видть…

– И вамъ привезти ее?

– Я къ ней поду…

– Отлично, отлично, моя дорогая!… Какой это будетъ для нея сюрпризъ, бабушка!… Такъ демъ же сейчасъ, милая…

– демъ… Прикажи-ка запрягать…

– Да, вдь, у меня лошадь тутъ…

– He поду я на вашихъ бшеныхъ скакунахъ на какихъ-то тамъ на резиновыхъ шинахъ заграничныхъ, – не желаю!… Всю жизнь здила, какъ наши старики здили, такъ стану я на старости какимъ-то еретическимъ людямъ вашимъ подражать!…

Салатинъ засмялся и пошелъ отдать приказаніе кучеру.

Къ подъзду подали допотопную пролетку съ поднятымъ верхомъ, запряженную старымъ-старымъ сивымъ конемъ, который въ самыхъ экстренныхъ случаяхъ шелъ легкой рысью, a то такъ предпочиталъ итти шагомъ, но не забылъ привычки гнуть лебединую шею и иногда рылъ копытами землю, больше же всего дремалъ, опустивъ голову и мечталъ о далекомъ прошломъ, когда онъ былъ красою замоскворцкихъ коней и поражалъ, бывало, на гуляньяхъ въ Сокольникахъ знатоковъ и любителей своими „статями“ и своимъ ходомъ.

Старушка, благословясь, влзла въ пролетку, подсаженная Салатинымъ.

У воротъ стояла кучка народа, заглядывая во дворъ и воюя съ дворникомъ, который грудью защищалъ ворота и калитку.