Самвэл

— Во второй и третий раз говорю вам, — воскликнул верховный жрец, — пожалейте себя и пожалейте своих детей. Ваши дети на глазах у вас будут растоптаны слонами, а вы все будете посажены на кол и умрете в жестоких муках.

— Ничто не в силах поколебать нас в нашей вере! Ничто не в силах испугать нас. Пусть свершится бесчеловечная воля бесчеловечного тирана. Мы готовы.

Видя, что женщины непреклонны, верховный жрец повернулся к палачам:

— Приступайте!

Словно бешеные волки, кинулись те на мучениц, хватали их и ставили на настилы повозок. Орудия казни были сделаны с большим мастерством, и тем больший ужас они вызывали. В них персидская жестокость представала во всем своем варварском бесчеловечии. Железный кол, который торчал из середины настила, словно мачта из палубы, был снабжен, как и мачта, системою канатов. Несчастных пленниц обвязывали веревками, подтягивали вверх на канате и мгновенно насаживали на заостренный конец железного стержня, как на вертел. Не прошло и четверти часа, как вся обширная площадь забелела нагими телами, насаженными на колья высоко в воздухе. Но сильнее страха смерти было присутствие духа, с которым мученицы бестрепетно приближались к ужасному орудию казни. Поднимаясь на повозку, они считали ее первой ступенью, ведущей к вечному блаженству. Мужество женщин сокрушило высокомерие надменного царя, который наблюдал из своего шатра их муки, слышал предсмертные стенания и в дьявольской злобе бесновался и клокотал от гнева, видя, что даже его беспримерное изуверство бессильно и не дает результатов.

Он встал с трона и вышел из шатра. Следом вышли Меружан Арцруни и Ваган Мамиконян. Вся знать, все придворные, стоявшие перед шатром, пали ниц.

Царь сел на коня и направился к войску. За ним следовали, тоже верхом, Меружан Арцруни, Ваган Мамиконян и царские телохранители.

И царь и его конь сверкали ослепительным блеском от золота и каменьев. На лбу коня сиял и переливался знак полумесяца. Объехав стан своих войск, Шапух повернул в ту сторону, где совершались казни.

Он медленно проезжал между рядами нагих женщин и разглядывал всех по очереди. Одна из них гневно вскричала:

— Шапух, твой поступок недостоин царя, именующего себя отцом народа! Ты выставил на позор порядочных женщин, но позоришь прежде всего себя. Когда ты при своем могуществе поступаешь так с беззащитными женщинами, ты показываешь всем жалкое убожество своей души.

Шапух осадил коня и повернулся к Меружану Арцруни:

— Кто такая?

— Жена князя Андовка Сюни.

Ваган Мамиконян опустил голову, то ли от стыда, то ли от угрызений совести. Андовк Сюнийский был зятем рода Мамиконянов, а эта почтенная немолодая женщина была сестрою его отца. Эта почтенная женщина была, кроме того, матерью армянской царицы, ибо царь Аршак женился на Парандзем, дочери князя Андовка.

При имени Андовка на грозном лице Шапуха мелькнула зловещая усмешка.

— Ты, значит, порицаешь меня, княгиня? — сказал он с высокомерным презрением. — Ты укоряешь меня, что поступаю не так, как подобает царю. А это подобало, это хорошо было, когда твой муж, князь Андовк, взял в плен весь гарем царя Нерсеха, моего предшественника, захватил царицу цариц Персии и увез ее в Сюник?

— Ничего неподобающего в этом не было! — ответила отважная женщина. — Да, мой муж захватил в плен гарем царя Нерсеха. Но где? На поле битвы, после своей великой победы! А ты по-воровски пробрался в незащищенный замок моего мужа и похитил его семью. Будь мой муж не в Византии, ты не посмел бы выкрасть нас из замка. И с пленницами своими он обошелся так, как приличествует благородному князю. Ни у одной из жен Нерсеха он даже не приподнял покрывала. Ты же выстроил нас нагими на этой площади. Он окружил жен Нерсеха царскими почестями и с такими же почестями отправил потом обратно в Персию. А ты пленных женщин сажаешь на кол. Позор тебе! Ты втоптал в грязь и царское величие и человеческие добродетели!

— Нечего срамить меня! — зло оборвал Шапух. — Никогда не забыть мне бедствий, принесенных в мою страну сюнийцами, и не излечить в сердце ран, нанесенных твоим мужем. Разве не он сжег дотла мою столицу, обратил ее в груду развалин и разграбил мои сокровища? До сих пор еще не оправился Тизбон от ударов, нанесенных твоим мужем, до сих пор у ворот моего дворца стоит ступа с пеплом, и люди толкут этот пепел, плачут и проклинают: «Пусть княжество сюнийских князей, их жизнь и их сила обратятся в прах, как эта зола». И я обращу их в прах!

— Это еще как Бог даст, Шапух! — ответила княгиня, и в ее скорбных глазах вспыхнуло пламя гнева. — Ты возложил все надежды на свою жестокость и на этих двух подонков, которые ходят за тобой по пятам, — она показала на Меружана Арцруни и Вагана Мамиконяна. — Оба они, к несчастью, мои родственники, и я была бы куда счастливее, если бы между нами не было ничего общего. Они изменили своему царю, изменят и тебе.

Она перевела дух и продолжала: