Самвэл

— Я тоже не буду щадить его, — безутешная мать перевела скорбный взгляд на разгневанных князей. — Я надеялась, что мой заблудший сын не пренебрежет слезами матери и свернет с пути зла и потому послала к нему послов. Я надеялась, что он хоть теперь раскается в своих грехах. Но, как видно, в душе его не осталось любви ни к своей матери, ни к своему народу, ни к своей родине; все умерло. А значит, и он умер для меня. Я буду скорбеть о нем, но не стану его щадить. Отныне он не сын мне. Теперь мои сыновья, мои дорогие дети — это те многочисленные пленные, которых мы видим сейчас в цепях в персидском стане. И подобно несчастной Рахили, которая некогда скорбела и не могла утешиться, потеряв своих детей, я тоже не обрету покоя, пока не увижу своих детей свободными. Эти пленные — мои дети, ваши дети, дети всей нашей родины, мы обязаны освободить их. И мы спасем не только их самих, но и их души. Если их угонят в Персию, там для наших несчастных соотечественников всегда наготове палачи Шапуха, и они вынуждены будут или поклоняться солнцу или принять мученическую смерть. Выступив в этот поход, мы поклялись освободить пленных. Мы поклялись также покарать врага, и покарать на нашей земле. Бог помог нам избегнуть всех опасностей, и вот мы здесь. Вот он, наш враг — там, внизу, у наших ног. И теперь только от вашей отваги, о князья, зависит, сбудутся ли наши горячие упования и воля Божья.

— Благословенна воля Господа всемогущего, да святится имя его! — воскликнули воодушевленные князья.

Пока здесь, в войске матери, царило всеобщее воодушевление, там, в персидском войске, ее сын — душа и первопричина раздора в стране Армянской, все еще лежал в своем голубом шатре на роскошном шелковом ложе. Когда ушли послы матери, Меружан долго метался в какой-то лихорадочной тревоге, вовсе незнакомой прежде ни его суровому сердцу, ни его неустрашимому духу. Все его замыслы могли рухнуть в несколько минут, и с ними вместе рухнуло бы и его счастье. После стольких блестящих побед, после поистине невероятных успехов вдруг оказаться побежденным, и кем — женщиной, да еще старой женщиной — эта мысль неотступно терзала его. Будь он здоров, князь никогда не пал бы духом, никогда не оказался бы в плену подобных мыслей. Но он был болен, и плоть его была немощна. Вверить свою судьбу и судьбу своих воинов военачальникам, на которых он не слишком надеялся, казалось ему чересчур опрометчиво. Будь рядом князь Мамиконян, Меружана не терзали бы подобные заботы. Но он лишился лучшего друга и храброго соратника, единственного, кому всецело доверял и на кого всецело мог положиться. Что же делать?

Айр-Мардпет, Карен и другие персидские военачальники все еще сидели у его постели и с нетерпением ждали приказа.

Он обратился к своим подчиненным со следующими словами:

— Только теперь я до конца понял Самвела — и его якобы дружеский приезд к нам, и безжалостное избиение персов на Княжьем острове. Он приезжал к нам разузнать все подробности о нашем стане, оценить наши силы, и прежде чем начать решающую и заранее подготовленную битву, уничтожить предводителей наших войск, обезглавить их и тем легче вырвать победу. Теперь у меня нет никаких сомнений, что он убил своего отца и сейчас находится у моей матери.

— Ты думаешь, Самвел заманил отца в западню по совету твоей матери? — спросил Айр-Мардпет.

— Не думаю. Моя мать слишком благородна, чтобы строить козни, подсылать к нам людей, да и Самвел никогда не опустился бы до такой низости. Однако же я убежден, что он побывал у нас если не но совету моей матери, то уж, конечно, с ее ведома. Самвел прибыл к нам, имея в виду две цели: прежде всего, попытаться убедить своего отца и меня, чтобы мы оставили наши начинания и присоединились бы к нахара-рам, которые не отреклись от христианства и остались верны своему царю и прежнему положению дел; если же убедить нас словами не удастся — пустить в ход меч. Так он и сделал. Он пришел к нам, жертвуя собою но имя общей цели, и можно только позавидовать силе его самопожертвования, которая присуща лишь натурам возвышенным и незаурядным. Будь у меня хоть несколько таких соратников, я был бы счастлив...

Он опять погрузился в глубокое раздумье. Но последние слова обидели Айр-Мардпета. Оскорбились и персидские военачальники.

— Лихорадочный жар туманит тебе голову, Меружан, — высокомерно сказал Айр-Мардпет своим зычным голосом. — Ты не взвешиваешь своих слов! Что же, мы все вместе значим для тебя меньше, чем какой-то зеленый, мечтательный юнец? Оставайся на своем мягком шелковом ложе, и пусть лекари займутся твоей раной, а мы пойдем и покончим с твоими врагами. Ужели же храбрые и прекрасно обученные воины царя царей дрогнут перед горсткой диких горцев?

— Ступайте, — сердито сказал больной. — Велите бить в барабаны. Пусть войско готовится к битве. Потом он повернулся к одному из слуг:

— Пусть седлают моего коня и готовят оружие.

Айр-Мардпет пожалел, что так рассердил больного.