Самвэл

— Ошибкой было не только это, — добавил Айр-Мардпет. — Хуже всего, что мы стали посмешищем, ибо угодили в силки, расставленные какими-то мальчишками.

Больной возмутился.

— Эти «мальчишки» — нам не чужие, Айр-Мардпет, — гневно сказал он. — Они нашей крови! Ты и сам с радостью принял бы участие в совместной с ними охоте — если бы тебя пригласили. Но мы не пожелали омрачать общее веселье твоим присутствием.

Отповедь была довольно резкой. В иных обстоятельствах спесивый царедворец, пожалуй, и не смолчал бы, но на этот раз он решил поберечь больного. Меружан же сразу отвернулся и перестал замечать евнуха.

Пока в голубом шатре Меружана велись эти тягостные, невеселые разговоры, когда каждый, запутавшись в печальных сомнениях, не знал, упрекать своего собеседника или утешать его, когда все были удручены и охвачены унынием, в отдалении, на одном из холмов близ сожженного города, на длинном древке взвилось радужное полотнище. Никто в персидском войске пока не обратил на это внимания, хотя утренняя дымка уже рассеялась, солнце стояло высоко и все вокруг было залито яркими лучами. В свете дня знамя бросалось в глаза еще явственнее. Оно реяло, развевалось, колыхалось от легкого утреннего ветерка; казалось, это некий злой дух расправляет свои многоцветные крылья, стремится взлететь, ринуться с высоты на персидское войско и раздавить, уничтожить его. Первым заметил знамя Меружан и долго не отводил от него встревоженного взгляда. Знамя было окаймлено черным, а родовой знак на нем он узнал в мгновение ока — и содрогнулся. Уцар молнии не мог быть убийственнее этого разноцветного полотнища; его появление оказалось сильным ударом для бестрепетного сердца князя Арцруни. «Безжалостная... она так и не перестает преследовать меня»... — подумал Меружан, и на его бледном лице мелькнула горькая усмешка, которая всегда появлялась в трудные минуты. Он уже все понял. Последние сомнения рассеялись, когда вошел один из слуг и доложил, что прибыли послы и просят принять их.

— Пусть войдут, — сказал больной.

Айр-Мардпет не смог сдержаться при подобном безрассудстве Меружана, который пригласил послов, даже не спрашивая, кто они и чего хотят.

— Ты всегда так неосторожен, Меружан, — сказал он наставительно, — и твоя самонадеянность не раз уже доводила тебя до беды. Ну как можно принимать каких-то послов, даже не узнав, кто они и зачем явились. А вдруг один из них ударом кинжала нанесет тебе новую рану, на сей раз смертельную, даже зная, что и сам будет убит на пороге твоего шатра? Мало ли известно таких случаев!

— Немало, — спокойно подтвердил больной. — Но я знаю, что это за посольство.

— Откуда?!

— Оттуда! Взгляните-ка вон на тот холм, — и он указал рукою в сторону развевавшегося стяга.

— Знамя! — в один голос вскричали все присутствующие.

— Узнаете это знамя?

— Плохо видно... тут довольно далеко.

— Со мной трудно соперничать в остроте зрения. Я вижу совершенно ясно. Точно такой же стяг с крылатым драконом развевается и над моим шатром. Это родовое знамя князей Арцруни, и никто, кроме меня и моей матери, не смеет поднимать его. Раз оно перед нами, значит, под ним стоит моя мать, а с нею ее войско. Послы, конечно, от нее. Я должен их принять.

Все молчали в растерянности и замешательстве.

Больной был вне себя от гнева, и это словно вдохнуло в него новые силы. Новая, неожиданная боль от удара в сердце уняла невыносимую боль от раны, как один яд подавляет действие другого. Меружан приподнялся и сел в постели. На него накинули легкий шелковый халат. Потом он обратился к окружающим:

— Ну что, друзья мои? Стоило мне всего на день оставить войско на вас, стоило всего одну ночь поспать спокойно, и вы уже прозевали, что происходит вокруг, и враг окружил нас. И притом самый страшный враг — моя мать.

Все опустили головы, устыдившись и не находя, что сказать в свое оправдание. Меружан, между тем, повторил:

— Пусть послы войдут.

У входа в шатер появились послы. Их было трое — кряжистые, еще крепкие старики с густыми бородами, вооруженные с ног до головы. Они низко поклонились и остались стоять у входа. Меружан узнал всех троих. Это были старые полководцы дома Арцруни.

Высокомерный и самолюбивый князь едва не задохнулся от гнева при мысли, что посланцы матери застают его в постели, немощным и страдающим от раны. И вместе с тем его очерствелое, наглухо закрытое для всего армянского сердце забилось сильнее, когда он увидел знакомые лица знакомых людей: в нем заговорили давно забытые воспоминания.

— Пожалуйте сюда, — сказал он приветливо. — Садитесь.

Они вошли и сели на ковер у ложа больного.

Меружан вновь протянул руку за прохладительным напитком, наполнил серебряную чашу, поднес к дрожащим губам и, освежив пересохшую гортань, обратился к послам матери:

— Рад вас видеть. Хочу надеяться, что вы пришли с добрыми намерениями.