Самвэл

Новый праздник был чужд армянам и не имел ни корней, ни традиций, но мать Самвела, царица праздника, проявила столько вкуса и изобретательности, что сумела придать ему и блеск и очарование, и многие решились принять в нем участие не столько в знак одобрения, сколько из простого любопытства. Впрочем, немало было и таких, кто готовился принять участие в торжествах с радостью и удовольствием: древние языческие обычаи и верования были еще далеко не до конца искоренены в христианской Армении. Наконец, некоторые вынуждены были участвовать в празднике против воли, ибо опасались неумолимой мстительности княгини Мамиконян: сестра Меружана обладала жестокостью своего брата, но ей недоставало его великодушия.

Княгиня все еще прохаживалась в одиночестве по роскошно убранному залу. Все уже было готово к приему гостей, которые явятся к властительнице Тарона с новогодними поздравлениями. Княгиня смотрела на окружавшее ее великолепие и приходила в восторг. Но он был так недолговечен, этот восторг, так мимолетен... и исчезал бесследно, стоило ей обратить взоры в свое сердце, к своим сокровенным мыслям и чувствам. Она давно не получала никаких известий от мужа, она ничего не знала о сыне. Не знала и как обстоят дела у Меружана, ее брата. Суровое дыхание зимы на целых пять месяцев прервало всякое сообщение с внешним миром, и ей еще ничего не было известно о бедственных, поистине горестных событиях, которые произошли за это время на севере страны. Но глухой внугренний голос говорил ей: случилось что-то недоброе.

В ее окружении началось какое-то перешептывание, затаенный ропот, смутное брожение, которые со всей тщательностью скрывались от нее. Она замечала все это, и в ее и без того неспокойном сердце зарождались неопределенные подозрения. С другой стороны, и в своих подданных княгиня ощущала какую-то холодность; в самой их покорности было что-то принужденное, что невольно проявлялось в каждом их движении. Что могло означать все это? Она затруднялась ответить на этот вопрос.

Слухи о поражении ее брата Меружана и роковая весть о том, что князь Мамиконян, ее супруг, пал от руки собственного сына, еще только достигли Тарона, и пока были окутаны мраком неопределенности. Некоторые не верили, другие хоть и верили, боялись говорить об этом. Однако же слухи эти радовали ее подданных, хотя никто не осмеливался выражать свои чувства открыто.

Княгиня сделала даже больше, чем было в ее силах. Все чуждые, иноземные нововведения, которые ее муж и брат не смогли утвердить в стране даже огнем и мечом, она утвердила в доме Мамиконянов, издревле являвшем собою совершенный образец христианского благочестия, пусть не без сопротивления, но без всякого кровопролития. Как радовалась она, как гордилась своими успехами! Княгиня полагала, что почва подготовлена, семена засеяны, остается ждать желанного урожая. И как благодарен будет ее супруг, когда вернется и увидит, что все уже готово!

Но что заставило эту честолюбивую женщину окунуться в гущу религиозных проблем — удел умов более недюжинных? В сущности, безделица. Если ее муж и брат претворяли в жизнь свои беззаконные начинания, движимые политическими соображениями, то у нее не было даже этих резонов. Не было у княгини и стойких религиозных убеждений. Но она была женщина, притом падкая до новшеств, и принадлежащая к высшей знати, то есть знатная женщина в полном смысле этого слова. Все, что делалось в высших сферах, все, что исходило оттуда, было, на ее взгляд, достойно только восхищения. Через вторую жену своего мужа княгиня породнилась с царствующим домом Персии, ей не раз случалось бывать при персидском дворе, она была знакома с семьей царя царей. Персидский двор приводил ее в восторг. И точно так же, как пленяли княгиню наряды и украшения жен Шапуха, пленяла ее и религия Шапуха. И она старалась во всем уподобиться персидской знати: старалась, чтобы сыновья говорили на том же языке, что и при дворе царя Персии, старалась, чтобы они получили такое образование, какое принято при персидском дворе. Все исконно армянское казалось ей простонародным и даже постыдным. Зачем же вечно краснеть перед персами, вечно отставать от них? — эта мысль не давала ей покоя.

Княгиня подошла к окну и посмотрела на солнце. «Отчего они так запаздывают? Что бы это значило?» — подумала она, и в ее нетерпеливом взоре мелькнуло раздражение. Что если все приготовления напрасны?

Время от времени в зал входили слуги, что-то приносили или уносили. Вошел и главный евнух Багос с постоянной угодливой улыбкой на голом и наглом лице.

Главный евнух пользовался полным доверием княгини, однако она сочла ниже своего достоинства делиться с ним опасениями, что праздник выйдет не такой великолепный, как хотелось бы. Впрочем, хитрый евнух хорошо изучил свою госпожу. Он с первого взгляда понял, что творится в ее честолюбивом сердце, и сказал с лицемерной улыбкой:

— Кое -что из вещей надо бы вынести, госпожа.

— Почему?

— Иначе не хватит места для гостей.

— В этом огромном зале?

— Но ведь гостей будет еще больше!