Самые чужие люди во Вселенной

Я оглядываю других участников. Кто-то, как я, накропал несколько строк, кто-то уже перевернул страницу. Двое перешли на второй лист. Пора просыпаться. Безумно тяжело сосредоточиться. Жюлиана цокает ручкой по столу. Еще одна женщина, чье имя я забыл, бросает на нее сердитый взгляд и углубляется в статьи. Я изо всех сил борюсь с синдромом контрольной: тревожно, как бы не промахнуться с ответом, и страшно, что другие исписали два листа с двух сторон, а ты с трудом родил три строчки. Интересно, умеет ли читать и писать человек в подвале. Запоминаю на будущее, что надо принести ему ручку и бумагу, на случай если он и правда немой. Вдруг он знает несколько слов по-французски или на каком-нибудь неизвестном мне языке.

Писатель спрашивает, как мы справились, и я понимаю, что не успел. Люди вздыхают, улыбаются, говорят, что было трудно. Жюлиане не хватило указаний. Оказывается, раньше она уже ходила в литературную студию, и там руководитель ставил задачу строго и давал ключевые слова, которые следовало употребить в тексте. Я думаю, когда же у писателя лопнет терпение, но он отвечает по-прежнему любезно. Ему не слишком нравится требовать, лучше предлагать.

Жюлиана жалуется, что предпочитает другой метод, но писатель говорит, что пора приступить к чтению, и она умолкает. Я думал, она первая обрушит на слушателей свой опус, но ошибся.

Первым не вызвался никто, и писатель просит выступить женщину, которая сидит к нему ближе всех. Она отказывается читать написанное. Когда знакомились, она назвалась Фату. Писатель ее подбадривает, но женщина говорит, что французский для нее неродной язык и она делает много ошибок. Писатель заверяет, что это не столь важно и нельзя запрещать себе писать из страха перед ошибками. Их можно исправить потом, и, между прочим, грамматически неправильная фраза иной раз поэтичнее фразы хорошо построенной. Женщина колеблется, писатель смотрит на нее с улыбкой. Она делает глубокий вдох, как будто собирается нырнуть в бассейн, и тут на экране моего мобильника всплывает эсэмэс от Норбера. Два слова. Домой. Быстро. У меня стынет кровь. Я сразу думаю о человеке в подвале. Что-то случилось. Я вскакиваю, женщина по имени Фату еще не начала читать. Взгляды присутствующих обращены ко мне. Я бормочу извинения, показываю телефон и объясняю, что должен срочно уйти. Писатель обеспокоенно спрашивает, произошло ли что-то серьезное. Я слышу свой ответ: еще не знаю. Мне не нравится мой взволнованный тон. Нужно быть осторожным, меня застали врасплох, нет времени придумывать причину. Не знаю, насколько серьезно, повторяю я, но мне нужно сейчас же уйти.

Я собираю свои листки, приношу извинения писателю, Фату, всей группе: тем, кого слушал, тем, кого не послушаю, — и срываюсь с места.

Я бегу бегом.

На парковке отправляю эсэмэску.

Ты где?

Ответ ожидаемый.

Подвал.

Бегу.

6

Норбер в подвале не один, народ стекается едва ли не из каждой квартиры. Все до единой кладовки взломаны. Замки сорваны то ли фомкой, то ли ломом и, самое удивительное, просто так. Я прислушиваюсь к разговорам: люди открывают коробки, проверяют вещи — ничего не украдено. «Можно подумать, искали что-то конкретное», — говорит человек у меня за спиной. Запыхавшийся после забега, я лавирую между негодующими жильцами в сторону нашей кладовки, где меня ожидает брат.

Не что-то, думаю я, а кого-то.

Норбер сидит на седле велосипеда, встречает меня молчанием. Вслед за мной входит женщина — я узнаю маму Давида, мальчика, который когда-то был закадычным приятелем Норбера, а потом они постепенно потеряли друг друга из виду, — и спрашивает, пропало ли что-нибудь из вещей. Все на месте, отвечает Норбер поверх моего плеча. Женщина узнает его, останавливается и спрашивает, как он поживает и чем занимается. Норбер невнятно бурчит, что все нормально. Помолчав секунду, женщина приглашает его заходить в гости, Давид обрадуется. У брата каменное лицо. Он слабо кивает. Я уверен, он не пойдет. Ни за какие коврижки. Я немного знаю Давида, он отличник, первый ученик в классе; где у Норбера провал, там у него успех. Вплоть до того, что он гуляет с Лали, девочкой, которую они оба знают с начальной школы и в которую Норбер, думаю, был влюблен.

Интересно, что нужно сделать, чтобы дружбу не разрушили время, обиды и поворотные решения.

Мама Давида прощается и уходит. Я смотрю Норберу в лицо, жду, что он скажет. Голая лампочка светит так, что у него два колодца на месте глаз. Родители ушли, говорит он. Я услышал шум на лестнице. Спустился. Все носятся как сумасшедшие. Велосипед не украли.