Самые чужие люди во Вселенной

Больше он не говорит ничего, поэтому я задаю главный вопрос, который меня гложет: а тот человек? Норбер делает неопределенный жест рукой и пожимает плечами. Никаких следов. Я осматриваю пол кладовки и понимаю, что Норбер прав. Действительно, человек не оставил ничего: ни бутылки с водой, ни салфетки, ни грязных носков. Либо он сам уничтожил то немногое, к чему прикасался, либо взломщики обнаружили его и уничтожили все, что могло о нем напомнить. Внезапно меня охватил страх: не совершил ли я огромную ошибку? Жаль, нельзя отмотать назад два последних дня. У белокожего беглеца крупные неприятности, не стоило мне вмешиваться. Вот так, в одиночку. Можно было позвать полицию, рассказать маме, не хранить все в тайне.

Норбер спрыгивает с велосипеда и делает мне знак выйти. Мы запираем кладовку — она единственная не пострадала, потому что единственная была открыта, — и направляемся к лестнице. На первом этаже стоят несколько человек и возбужденно разговаривают. До меня долетает слово «вандализм»: какая-то женщина жалуется, что у людей никаких моральных устоев. Кто-то обвиняет молодежные банды, дескать, ломают все забавы ради. Вообще, во всех районных бедах обвиняют подростков. Вроде Норбера и меня.

Не знаю, сколько лет тому человеку. Вряд ли он молод. А типу, который искал его в здании, лет не меньше, чем папе.

Полицию уже вызвали. Мы заходим в лифт. Как только двери за нами смыкаются, Норбер говорит, что я все сделал как надо и не должен себя корить. И снова я удивляюсь: как будто прочел у меня на лице, что я думаю. Если тот человек — нелегал, то полиция не помогла бы ему. Наоборот, его бы арестовали и тут же выслали из страны. Норбер пристально смотрит мне в глаза. «Ты дал ему кров и пищу, он переоделся, он набрался сил. Ты сделал все, что мог», — заключает он, и, прежде чем я успеваю ответить, двери лифта открываются.

Я делаю шаг вперед, и у меня в жилах стынет кровь.

Буквально.

Знаю, выражение странное, романное, и в студии писатель, наверное, заставил бы меня убрать подобную фразу, но именно это я и почувствовал.

Льдинки в жилах.

На площадке стоит тот самый тип, который встретился мне на лестнице и спросил про белого негра.

Лицо каменной твердости. Одет в легкую толстовку, джинсы, кроссовки. Перехватывает мой взгляд — я опускаю глаза.

Это он. Одежда другая, но я узнал его. Когда он обходил квартиры, был одет в костюм.

Долю секунды я не дыша жду вопроса, не шляется ли по дому чужак, но он молча проходит мимо, в лифт и исчезает за дверьми.

Натянутые нервы резко ослабевают, кажется, я даже стал на пару сантиметров ниже.

«Ты чего?» — спрашивает Норбер.

Я хочу ответить и вдруг понимаю одну вещь. Очень важную вещь.

Если этот тип ходит по этажам, значит, не нашел того, что искал.

«Человек из кладовки, — говорю я. — Он сбежал. Его не нашли».

Норбер таращит глаза, и я затаскиваю его домой. Я должен рассказать ему все, что знаю. Начиная с шума погони, от которого проснулся позавчера.

С высоты птичьего полета наш район — длинный прямоугольник, с одной стороны ограниченный скоростной магистралью, а с другой — башней. Мы с Норбером изучаем план по Google Street View. Представления не имею, что нам делать потом, но мы должны найти человека раньше, чем его преследователи. Норбер берет на себя южные кварталы, где уже идет реновация, а мне оставляет северные, немного меньше по площади. У него-то велосипед, а я пешком. Мы условились каждые десять минут обязательно обмениваться эсэмэсками и включить геолокацию на телефонах. Мы обсуждаем детали на полном серьезе, как герои фильма. Срочность не оставляет нам времени на раздумья, и в каком-то смысле так гораздо лучше.