Самый большой подонок

Глут застонал, завозился и, насколько позволяли переломанные конечности, подвинулся, избегая встречи с дымящейся струей. Я опять с тяжёлым сердцем подумал, что поступаю как последний негодяй, как законченный мерзавец, как самый большой подонок, но тут перед глазами проявилась замощённая тысячами человеческих черепов мостовая, и я не отводил струю до тех пор, пока из меня не вылилась предпоследняя капля мочи. Именно предпоследняя, ибо последняя, согласно неопубликованному, но всем известному четвёртому закону великого Исаака Ньютона, обязательно попадает в штаны.

– Ну, эсэсовец, не скучай! – напутствовал я Глута. – Дровишки-то, я полагаю, из леса? В таком случае у тебя вскоре не останется никаких проблем.

Глут опять завозился и, грязно ругаясь вперемешку со стонами, предпринял последнюю яростную попытку освободиться из некогда обожаемой им скороварки. От него повалил тяжёлый дух: он обделался в холщовые шаровары в полном соответствии с моим пророчеством во время первого пришествия на дровяной склад.

Я утрамбовал Глута подошвой «свинокола», дабы он не выходил за габарит, и закрыл дверцу. Закрутил штурвал, огляделся и несколько секунд стоял, прислушиваясь. Не считая доносившихся из скороварки приглушённых воплей и ругани, кругом было тихо. Я проверил дыру и, убедившись, что никто не собирается вылезать оттуда, чтобы подышать свежим ночным воздухом, вернулся к незажжённому костру.

Ясное дело, толстые поленья не разжечь без щепок и бумаги, но второй раз собирать по всему двору загаженные Глутом листки не хотелось. Заглянул в дровяной склад или сарай в надежде разжиться какой-нибудь подходящей растопкой.

Это оказался не совсем склад и вовсе не сарай. Одну половину строения занимал музей пыток и пыточных приспособлений. Вид этого жуткого «инструментария» нагнал на меня тревожную тоску, а многочисленные объёмные муляжи, изображающие пытаемых целиком либо отдельные органы и части их тел, подвергшиеся садистской обработке, привели в шоковое состояние.