Самый чувственный год

— Да, не следовало. — Я позволяю волнению прорваться наружу. — Я так взволнована этим, Эдвард. В качестве основы взяты старые планы Кэтрин. Это своего рода дань уважения ей и всему, что она сделала. Ледяные скульптуры — дополнительное украшение. Погода такая прекрасная. Только представь лица детей, поднимающихся по дорожке посмотреть на скачущих лошадей, танцующих принцесс, сверкающих в лунном свете? И гирлянды, которые я запланировала. Это будет волшебно и…

Он странно смотрит на меня, мои щеки начинают гореть.

— Что?

— Знаешь, ты очень сексуальная, когда становишься такой.

— Какой?

— Вдохновенной, страстной.

Я хмыкаю.

— Я напомню тебе эти слова в тот день.

— В какой день?

— В день бала. — Я обвиваю руками его шею и с озорной улыбкой смотрю на него снизу вверх. — Когда увидишь свой костюм. Неужели ты думал, что Прекрасный принц — это просто имя, взятое из воздуха?

— Саммер. — Он растягивает мое имя, и я еле сдерживаюсь от смеха.

— Это сказочный бал, Эдвард. Костюмы обязательны, особенно для нас с тобой, как хозяев. Он хмурится. Потом его глаза заискрились.

— Точно. Подожди, если я принц, то кто ты?

— Золушка, конечно. Вполне уместно, тебе не кажется?

Его улыбка, медленная и страстная, когда он обнимает меня, прижимая ближе.

— Хочешь сказать, ты бедная девушка, с которой плохо обращаются и которую нужно спасти?

Я давлюсь смехом.

— Едва ли! Я никогда не нуждалась в мужчине, который бы спасал меня.

Я заигрываю с волосами у него на затылке.

— Тем не менее я сыграю эту роль в тот день, если ты пообещаешь сыграть свою?

— Умно, Саммер, очень умно.

— Убедительно. Думаю, ты именно это имеешь в виду.

— Умно, убедительно, хитро, — он прижимается губами к моим губам, — и очень, — он прикусывает мою нижнюю губу, — сексуально.

Эдвард

Мы мчимся в спальню быстрее, чем это считается нормальным для взрослых людей. Но мы будто одержимы. Бешеный жар, бегущий по венам, вытесняет здравый смысл.

На ходу мы просим Джеймса сообщить Мари, что ужин должен быть отложен на час. Если Джеймс сочтет просьбу или нашу растрепанную одежду странной, он и бровью не поведет.

Никто не должен нас беспокоить. Только в случае пожара.

В ту секунду, когда она переступает порог, я пинком захлопываю дверь и прижимаю Саммер к себе. Не могу насытиться ею. Клянусь, две недели без этого довели меня до безумия.

— Она заперта? — Саммер шепчет прямо мне в губы, срывая с меня одежду.

— Думаешь, кто-то собирается нам мешать после того, как мы попросили не делать этого? Она хихикает.

— Хорошее замечание.

Я бросаю пальто на пол, скидываю ботинки, ведя при этом ее задом к кровати, она тоже снимает и бросает одежду на пол. Одежда разбросана везде. Саммер, обнаженная, наконец, прижимается ко мне.

— М-м-м, как хорошо, — прижимая ее крепче, шепчу я.

Она подпрыгивает и обхватывает ногами меня за талию.

— Пожалуйста, скажи мне, что у тебя теперь есть презервативы?

Я качаю головой, заглушаю поцелуем ее разочарованный стон и прижимаю ее бедра к себе.

— Но ты сказал…

— Я, дурак, знаю, что сказал. И доверяю тебе, если ты доверяешь мне.

— Конечно. — Она держит мое лицо в своих ладонях, смотрит мне в глаза. — Всегда.

Не могу поверить, что так долго держался на расстоянии. Опасался риска, когда выигрыш так велик и совершенен. Это она! Вся она! Если она примет меня, пустит корни, доверится.

Но я не говорю этого вслух. Она просто не готова это услышать. Пока нет.

Вот я и молчу. Говорю лишь каждым поцелуем, каждым движением языка, пальцев о том, что чувствую, чего хочу, о чем мечтаю в будущем.

Знаю, где-то вдалеке тикают часы. Ее часы. Время, которым она живет.

Но я устал плясать под ее дудку. Устал сопротивляться этому.

— Могу я спросить тебя кое о чем, — раздается ее голос в темноте некоторое время спустя.

Я прижимаюсь поцелуем к ее волосам, притягиваю ближе, невидящим взглядом уставившись в потолок.

— Что угодно.

Дело в том, что я ничего не стал бы от нее скрывать. Обнажил бы свое сердце прямо сейчас, если бы был уверен, что это удержит ее здесь, не заставит сбежать.

— Почему я? В смысле, почему Кэтрин выбрала меня в качестве наследника? Из всех ее приемных детей за все годы. Почему я?

— Она любила тебя.

— Она любила нас всех, Эдвард.

Я глубоко вздыхаю.

— Дело в том, что ты была другая. У тебя никого не было.

Она отодвигается, смотрит на меня явно в замешательстве.

— Как и у других детей.

— Бабушка брала на воспитание детей, с которыми было трудно дома, Саммер. Во многих случаях братьев и сестер. Просто для того, чтобы они могли не разлучаться. Но ты была намного старше, и у тебя не было братьев и сестер. Ты была… Ты была…

— Трудным подростком?

— Да.

— И я была не нужна людям?

— Ты мне нужна.

Вырываются эти слова из самой глубины моего сердца, выдавая меня, но она слишком погружена в свои переживания, чтобы заметить это.

— И Кэтрин.

Ее улыбка так грустна, что я прижимаю ее к себе, стараясь утешить.