Самый долгий день нашей жизни (СИ)

Джон, выпивший больше, но каким-то образом сохранивший ясность ума, усадил порядком размякшего товарища в заранее вызванное такси и, забравшись внутрь следом, сообщил водителю адрес кенсингтонской квартиры Фреда. Оставалось уповать на то, что его нынешний… как там зовут этого прощелыгу? Тони? Да, оставалось уповать на то, что этот Тони не убежал в очередной раз искать приключения на задницу, иначе Джону придется самому заночевать на Стаффорд-Террас или, на худой конец, разбудить Мэри — оставлять Фредди одного в этот вечер он не осмелился бы ни за что.

В окнах проносящихся мимо домов не виделось ни единого проблеска света — Лондон имел вид темной и холодной могилы. Фредди улыбался и похихикивал, вольготно развалившись на заднем сидении. Однако Джон хорошо знал, какая черная пропасть скрыта за видом обычного напившегося засранца, и боялся, что сейчас Фред способен на что угодно. Их сегодняшний разговор был сродни хирургической операции — Джон, сам того не ожидая, вскрыл многолетний болезненный нарыв. Кто знает, чем это обернется? Состояние больного было чревато осложнениями.

Долго ехать не пришлось. Четверть часа спустя машина уже стояла у подъезда. Фредди вновь попытался что-то буркнуть насчет денег, но Джон проигнорировал его возмущенное бормотание и сам рассчитался с водителем.

Тони в квартире не оказалось, что не удивительно.

Вместо него внутри обнаружился Джо Фанелли, спокойно дремавший на диване прямо у входа в обнимку с пушистой, сиамского окраса, кошкой по кличке Тиффани. Очевидно, они оба дожидались возвращения Фредди.

Как сюда попал Джо и давно ли, черт знает, но увидав его, Джон вздохнул с облегчением. Пожалуй, даже лучше, что тут был именно он. Честно говоря, мало кто из бывших парней Фреда производил приличное впечатление, но этот скромный американец, на удивление, нравился всей команде. Фред часто брал его с собой в разъезды на правах личного помощника. Иногда Джону даже казалось, что тот доверяет ему почти так же, как Мэри.

Когда Джо, нащупав под подушкой очки и водрузив их на положенное место, увидел Джона в обнимку с Фредди, один пьянее другого, по его лицу стало понятно, что парень ожидал чего угодно, только не такой картины. Он был, судя по всему, убежден, что Фред вернется с кем-нибудь из клуба.

Осознав двусмысленность ситуации, Джон поспешил пояснить:

— Съемки затянулись, и я предложил ему зайти в бар, пропустить по стаканчику за успех клипа. Паразит и словом не обмолвился, что его ждут дома…

Джо лишь кивнул, кажется, решив не задавать вопросов, даже если они у него были.

— На-ка, забирай его. — С максимально непринужденным видом Джон сгрузил ему на плечо полубесчувственное тело и, прежде чем покинуть квартиру, которую таблоиды давно окрестили прибежищем содомии и разврата, наказал: — Не оставляй его сегодня. Ни на шаг не отходи. Ты меня понял? И лучше всего, завтра тоже…

***

Конечно, Веронику удивило и даже малость рассердило его позднее появление, тем более в очевидном подпитии, но Джон не стал ничего объяснять, прошествовав с порога прямо в ванную, и вскоре она отстала, решив, по-видимому, отложить воспитательную беседу до утра. Только бросила ему вдогонку, чтобы он вел себя потише, потому что дети спят.

В ванной Джон наконец как следует умыл лицо — раз, и два, и три, пока рукава его рубахи, которые он так и не удосужился закатать, не промокли насквозь. Потом он закрыл кран и, усевшись прямо на холодный кафельный пол, обхватил голову руками в бессознательной попытке хоть как-то унять хаос, которым были охвачены все его мысли. Он даже не подумал усомниться в правдивости услышанного — ни один человек в здравом уме не станет сочинять такое, а уж тем более Фред. Джон слишком хорошо его знал.

Чем больше он вдумывался в положение вещей, тем очевиднее ему становилось, что каждый из них имел шансы очутиться на месте Фредди — с разбитой жизнью и измученной душой, противный сам себе. Все они в свое время балансировали на границе, но только один эту границу пересек, одновременно оттолкнув остальных как можно дальше. Казалось, он никогда не сможет уложить в голове то, с какой легкостью Фред принял на себя их общие проблемы. Принял сразу и со всей решительностью. Без обсуждений, без ропота, даже не поставив их в известность. Пока они строили каждый свою жизнь, Фред разрушал свою. Джон не мог не питать уважения к его поступку, хотя это уважение сочеталось с тихим всеобъемлющим ужасом.

Он вслушивался в тишину дома, точно зная, что там, наверху, в детской, спят мирным сном Робби и Майкл. Что Вероника сейчас, скорее всего, дремлет в мягком кресле возле кроватки двухмесячной Лауры, дожидаясь, когда малышка в очередной раз попросит пищи. На глазах у Джона показались слезы. Впервые он понял, что Фред не лукавил, не кокетничал, не кривлялся, говоря, что завидует ему. Понял, почему тот обожал «You’re My Best Friend». Еще утром он смотрел на жену и детей, как на естественную составляющую своей жизни, не сознавая, какой бесценный подарок сделала ему судьба четыре года назад и как несчастны люди, лишенные этого.