Самый долгий день нашей жизни (СИ)

— Я много думал о нас. Благо, в этом унылом местечке достаточно свободного времени. Возможно даже, что это — твой самый разумный поступок из всех, какие я могу припомнить. Это я был твоей смертельной болезнью, Фред. Хотя раньше сам этого не понимал. Я вцепился в тебя так сильно, как только мог. Наша ночь в Ванкувере… Ты был пьян, раздавлен и так очаровательно уязвим! Я с удовольствием сыграл роль любовника и утешителя. Наутро мне пришлось уверять тебя, что я согласен остаться просто другом, и ты легко поверил этому. А не стоило. Тогда я сказал, что влюблен в тебя, — сейчас у меня язык не поворачивается назвать это влюбленностью. Я был одержим. Понимаешь? В меня как будто вселился гребаный демон. Я давно осознал — намного раньше, чем ты сам, — что те, с кем ты спишь, ничего для тебя не значат, и наоборот, если человек хоть немного дорог тебе, ты не прикоснешься к нему никогда. Это открытие изменило многое, очень многое. Я раз и навсегда перестал ревновать тебя к случайным парням, которые околачивались по вечерам у тебя в номере — даже напротив, сам сводил тебя с некоторыми из них (ты ведь еще помнишь наши приключения в Южной Америке?), но твоих близких я возненавидел раз и навсегда — Мэри, товарищей по группе. А главное, Роджера. Именно его ты любил больше остальных, ведь так? Я ненавидел их настолько, что готов был на все, лишь бы заставить тебя забыть о них хоть на минуту. Я пытался заменить тех, кого ты по-настоящему любил. Выдавить их всех, освободить в твоем сердце место для себя одного. Я говорил себе, что моей любви хватит для этого — банальное и глупое оправдание, согласен, но я жил этой мечтой. Если бы я мог, то похитил бы тебя еще тогда, в семьдесят седьмом, приковал бы к батарее и трахал днями напролет. Если бы ты только знал, какое это мучение, быть рядом с тем, кого желаешь так, как я желал тебя, и не иметь ни малейшего шанса! Все равно что умирать от жажды и смотреть на полный воды кувшин из-за железной решетки. Не находя выхода, я в конце концов пристрастился к кокаину, как последний трус. Знаю, что был паршивым мудаком. Но жизнь уже наказала меня, да и тебя тоже.

Фредди, не ожидавший такой внезапной и такой горячей исповеди, смотрел на него во все глаза, стараясь побороть смятение. Пол говорил ужасные, отвратительные вещи. Но что-то мешало просто развернуться и уйти, как хотелось в первые секунды. С долей удивления Фредди сознавал, что ему еще никогда не было так жаль этого парня, как сейчас.

— Ты не виноват, — только и сказал он.

Всему виной этот дурацкий флер порочной Королевы. Иллюзия, которая в свое время помогала ему удерживать интерес аудитории. Которая позволила ему охмурить Рида и выбраться из финансовой дыры. И которая помимо его воли поработила Пола однажды и на всю жизнь.

Наверное, Пол Прентер — все же неплохой человек. Его главная и единственная беда — подсознательное стремление отдаваться чему-либо без остатка. Люди этой породы как ни одни другие подвержены страстям. Если они влюбляются — то на всю жизнь. Если подсядут на наркотики — их уже не спасти. Не признавая полутонов, они в конечном счете неизбежно разрушают сами себя.

— Ты ни в чем не виноват, — как-то растерянно повторил Меркьюри, смутно ощущая, что наконец послед стольких лет вернул Прентеру старый должок. — Если сможешь, прости меня…

Пол рвано повел головой. Его глаза отражали облегчение.

***

Фредди вернулся домой с ощущением глухой пустоты в душе. Оставалось признать, что он и сам виноват. Разве он не знал, на что идет, когда пригрел у себя надоевшую игрушку Пола Прентера, которая патологически не умеет держать язык за зубами? Когда-то это качество Фиби играло ему на руку — теперь обернулось против него. Ни одно доброе дело не остается безнаказанным, верно?

До сих пор, сколько бы дерьма ни лилось на него со всех сторон, в одном Фредди был уверен — что в пределах его собственного дома его секреты остаются неприкосновенными, но Пол в очередной раз ухитрился выбить почву у него из-под ног. Стены, до сих пор казавшиеся незыблемыми, пошатнулись и вот-вот обещали раздавить его.

Мелькнула малодушная мысль, что он, возможно, зря затеял эту поездку. Что для него было бы гораздо лучше провести остаток жизни в неведении, сохранив спасительную иллюзию безопасности и свои нервы. Однако в следующую секунду Меркьюри лишь посмеялся над собой. Кем-кем, но трусом он не был никогда; сознательно бежать от истины точно не в его характере. И потом, какова бы ни была вина Пола, было бы жестоко позволить ему умереть, так и не дав выговориться.