Самый долгий день нашей жизни (СИ)

— Да нормально я себя чувствую! — почти прокричал Роджер. Но вместе с резкими словами из него как будто вышел весь воздух. Продолжил он очень тихо: — Для человека, у которого сегодня в крематории сожгли лучшего друга… Для того, кто пять лет с ужасом ждал этого дня и, блядь, все равно знает, что в мире свершилась какая-то страшная ошибка… Непоправимая. И я в этом, наверное, виноват… Я себя чувствую нормально. — Роджер сжал руку Мэя и никак не мог ее отпустить.

— Родж, ты ведь правда делал все, что мог! В чем в чем, а в черствости тебя уж точно нельзя упрекнуть…

Брайан так и сидел рядом, все яснее понимая, что эти вспышки эмоций утомляют не только Роджера, но и Джона, и его самого. Добром это не кончится. Состояние непонятного и тревожного дисбаланса усиливалось. Нарастало ощущение, что они упускают что-то очень важное. О чем-то забыли и вспомнить никак не могут. А все эти разговоры… они совсем не про то.

Двадцать лет, даже больше, они были знакомы с Фредом. Странное состояние Роджера, который то плачет, то смеется сквозь слезы, то впадает в оцепенение, передавало их общие чувства — холод, отчуждение, потерю себя, бесконечное одиночество и невозможность смириться с утратой. Страшный внутренний протест. Сегодня днем череда людей выражала им сочувствие, порой даже большее, чем Мэри и родителям Фредди. У Мэри, возможно, теперь начнется новая жизнь. Своя жизнь, в которой она больше не будет заложницей странных, то ли дружеских, а то ли супружеских отношений. Родители приняли потерю сына с достоинством.

Они приняли. Роджер, Брайан и Джон — нет.

Какие бы слова они не говорили друг другу, Фред для них по-прежнему жив. Просто он уехал в отпуск или ушел в один из тех дурацких загулов со своей странной компанией. Но он вернется. Обязательно вернется. Как обычно, позвонит недели через две и, кипя энергией, скажет: «И хуле вы тут без меня делаете? Есть гениальная песня! Срочно поднимайте задницы, будем записывать!»

Почему так страшно болела совесть — не спрятаться, не убежать, не заглушить водкой?

Джон, скуривший уже полпачки сигарет за последние два часа, подал голос:

— Зато мне точно есть, в чем себя упрекнуть. Трудно признаться себе в том, что ты — трус, но… Вы же знаете, я не мог смотреть, как Фред умирает. Я — трус. Вы, парни, постоянно были рядом, писали песни, чтобы Фред мог петь до последнего. А я… не мог. Помните, года полтора назад в Монтрё? Вы на студии сутками сидели, а я постоянно сбегал домой, искал любую возможность — то кто-нибудь из детей заболел, то подрался в школе, у одного праздник, у другого — школьный спектакль или родительская встреча… Этим и оправдывался. С журналистами общаться было выше моих сил. Я попросту не знал, что им говорить… Правда, есть одна история… я вам не рассказывал. Сами решайте, прав я был или нет.

***

Апрель, 1990 год

«Монтрё весной — это филиал рая. Ну, или какого-нибудь другого места, где тем, кто выполнил свою миссию по полной программе, воздается по заслугам», — по-другому Джон и думать не мог. Огромное озеро, величавыми призраками проступающие сквозь облака белоснежные вершины гор. И маленький курортный городок, цветущий всеми возможными весенними красками, прекрасный и несколько карикатурный в своей благости. Монтрё давно стал для них, по сути, вторым домом.

В таком месте и в такую погоду думать о смерти невозможно, и Джон старался загнать подальше мысли о том, что для Фредди эта весна, может быть, станет последней. За последние полгода он сильно сдал, это бросалось в глаза. И конечно, в прессе тут же появлялись фото и настырные статьи, авторы которых мусолили на все лады одни и те же вопросы: «Что происходит с вокалистом «Queen»? Почему еще молодой и цветущий мужчина вдруг так резко похудел и постарел? В чем причина?» Толпа расторопных папарацци оккупировала Гарден Лодж, студию на Эбби-Роуд и другие возможные точки. Жизнь Фредди превратилась в тотальную оборону.

Посовещавшись, группа решила лететь в Монтрё — пожалуй, последнее известное им место, где все четверо могли спокойно работать. Частный самолет, тихий городок, где никому до них нет дела, — этот стратегический план решал сразу массу проблем.

Сказать журналистам правду означало превратить последние уже не годы — месяцы жизни Фредди в кромешный ад, а постоянно врать уже не было никаких сил. Джон устранился ото всех возможных контактов с прессой, отговариваясь личными проблемами… То и дело он придумывал срочные и неотложные дела дома, лишь бы не видеть тех маленьких, но очевидных изменений, что происходили с Фредом каждый день. Тот увядал на глазах, как вянет от раннего заморозка или засушливого лета экзотическое и сильное растение — уже не спасти, но еще борется за жизнь. Когда Джон возвращался после недели или десяти дней отсутствия, это становилось еще заметнее. Он шел в студию, холодея от ужаса. Было видно, с каким трудом Фредди удается продолжать работать — вместо обычных двух-трех месяцев запись альбома заняла почти полгода, — но все-таки он пел…