Самый Главный Господин

Когда братия расходится, игумен делает нам знак остаться. Мы вспоминаем, что просили увидеться с кем-нибудь из отшельников, чтобы поговорить, поспрашивать, как там, в пустыне, можно спасаться? Тогда игумен улыбнулся и сказал: у нас таких больше трех десятков, кого вы бы хотели? Да мы и сами не знаем: любого. Но – только хорошего. В ожидании увидеть сурового аскета, несколько десятков лет проведшего в полном уединении, среди лютой жары и ночных холодов, словно Мария Египетская, в истлевшей от пота одежде, – мы начинаем глазами искать подвижника.

И тут перед нами откуда-то возникает небольшого росточка старичок, в чистейшем подрясничке, аккуратненький, без всяких следов пота на спине, вполне благообразный и приличный. Сухонький, поджарый – но вовсе не болезненного вида. С глубоко сидящими огромными глазами. Наша беседа начинается с каких-то общих вопросов, а потом каждый начинает спрашивать то, что давно наболело. «Отче, скажите, а как быть, когда ты – церковный администратор, каждый день должен принимать много важных решений, от которых зависят судьбы людей. Как понять, что ты не ошибаешься, что ты не ломаешь людей, а выполняешь волю Божию?» – наконец-то прорывается вопрос из глубины души.

Старец поднимает руку вверх и показывает три пальца. «В решении, которое не от нашего ума, а от Бога, всегда должны присутствовать три составляющих: любовь, радость и мир. Если они очевидны – значит, это решение угодно Богу и на нем будет благословение. Если нет – надо подождать, сделать паузу, не надо преждевременно принимать решение». Такой простоты в ответе не ожидал никто. «А как быть, если, например, чего-то одного не хватает?» – кто-то пытается снять неловко повисшую паузу. «Если хотя бы одного компонента нет – то решение нельзя принимать!» – решительно отвечает отшельник, подтверждая каждое свое слово жестами руки. В его движениях, мимике, словах не чувствуется никакой наигранности: он не в «образе» монаха-аскета, подвижника и отшельника. Он и на самом деле – таков.

Ревнитель

На территории Московской духовной академии есть одно здание, которое имеет исключительный статус в глазах любого студента. Нет, это не храм, не учебный корпус и даже не библиотека. Это – изолятор. Небольшая больничка, куда кладут студентов с не очень тяжелыми заболеваниями. Место – просто заветное.

С точки зрения семинариста, изолятор – это самая настоящая антисистема. Сюда не распространяется вездесущая власть дежурных помощников инспектора; здесь свой устав, несоизмеримо более человеколюбивый и милостивый – больница, как ни крути! Да и вообще, врачи и медсестры – добрые и заботливые. Жалеющие. Выпасть из жестко регламентированной круговерти семинарских будней в эту почти домашнюю, теплую обстановку – заветная мечта. Особенно когда на улице мрачно и холодно, а до зимних каникул еще ой как далеко!

И вот я наконец-то в этом «прибежище зайцам»! Диагноз неприятный, но вполне поправимый за неделю-другую. Впереди – возможность отоспаться вдоволь, начитаться неучебных книжек, наслушаться музыки. Тоже недуховной. Одним словом, жизнь налаживается! Но как выяснилось – ненадолго. На следующий день к нам кладут нового студента с младшего курса, но по возрасту гораздо взрослее, нежели чем мы. Небольшого роста, крепко сбитый, с круглой головой – словно циркулем очерченной, – он с сияющей улыбкой останавливается в дверях, быстро оценивая ситуацию в палате. Выбрав правильную койку, располагается. После пары фраз нам становится понятно: у нас появился лидер. Но когда он задал вопрос, есть ли у нас богослужебные книги, чтобы вечером служить всенощную, недоброе предчувствие охватило всех. Мы же в изоляторе, какая всенощная? Мы же не священники – как служить? Ну да, придет вечером из храма батюшка с освященным елеем, помажет болящих – может, пропоем что-нибудь – такой режим всех вполне устраивал. А тут – всенощную служить?

Впервые в жизни я увидел, что такое мягко стелить, да жестко спать. Когда через два часа мучительных брожений по книгам хриплыми, простуженными голосами я уже еле стоял на ногах – радости от молитвы не осталось ни капли. Но когда на следующий день, в семь утра, он стал подходить к блаженно спящим и ласковым голосом призывать вставать на молитву, сложно описать весь букет чувств и слов, которые мучительным усилием воли сдерживались внутри. «Козлятушки-ребятушки, пора вставать, в храме уже литургия началась!» Эта вкрадчивая мантра упрямой змейкой вползала в голову, и, даже зарывшись с головой под подушку, от нее было не спрятаться. В итоге – куда деваться? – сонные и недовольные, пошли читать обедницу. Все вроде бы правильно, и помолиться в воскресный день – дело благочестивое, а все равно – что-то здесь не так.