Самый лучший враг

– Когда-то давным-давно, когда не было ни светлых стражей, ни Эдема, ни времени, ни пространства, ни нашей планеты, ни Солнца, ни звезд, ни даже меня, произошел огромный…

– …взрыв! – подсказал Багров.

Аидушке хотелось говорить самой. Она нетерпеливо царапнула ему щеку ноготком, и губы у Матвея замерзли. Теперь он мог только мычать.

– Взрыв! – признала старушка. – Все знает, умница, и до сих пор жив!.. Частицы первоматерии, до того бывшие безмерно крошечной точкой, такой, которой, быть может, и вовсе не существовало в физическом – хе-хе! – смысле, а была только одна невещественная мысль! – рассеялись, разлетелись. Чем дольше тикали часики времени, тем дальше частицы первоматерии оказывались друг от друга! А раз так, то и чудеса иссякали, и магии становилось меньше! Так было повсюду, так, могилочки мои невыкопанные, происходило и в нашем мире!.. У нас тоже магия поначалу была везде, потом начала истаивать, а вместе с ней уменьшалось и число творений первохаоса! Теперь магия в чистом виде есть только в нескольких магических школах типа Тибидохса или Магфорда, в перстнях волшебников, в некоторых артефактах и кое-где еще, по мелочи. Вроде как вода, стоящая в ямах на дне высохшего пруда…

– А стражи? – спросила Ирка.

– Я говорю о магии первоматерии! – строго поправила Плаховна. – Стражи используют другую. Их магия духовна, хотя и требует порой чего-то вещественного, вроде флейт! Но ведь и книги требуют пера, так что тут все объяснимо.

– И как тогда? – спросила Ирка, с жалостью поглядывая на Багрова, который, пытаясь вернуть губам подвижность, с ожесточением растирал щеки.

– И, – текущим в трещину песком прошуршала Мамзелькина, – от первомира на земле осталась одна-единственная крупная частица первозданной силы! И в Эдеме, и в Тартаре, и в человеческом мире у нее одно имя – Камень-голова. Когда-то она хранилась в Запретных землях, под присмотром титанов, черпавших у нее свою мощь. Помнится, это было в горах в одном труднодоступном, мало кому известном месте.

– Артефакт? – спросила Ирка.

– Первозданная сила. Частица первомира, имеющая форму большого камня, похожего на лошадиную голову. Сходство с головой поразительное, но… не хватает одной небольшой части. Эта часть отколота. И кто ж ее отколол-то? Не знаешь?

Тут Аидушка с большим ехидством взглянула на Матвея. Тот пожал плечами, зная, что ничего не откалывал.

– Достаточно было легкого прикосновения к камню, – продолжала Мамзелькина, – чтобы вновь наполниться силой! Силой гибкой, живой, бесконечной, неунывающей, вечно ищущей, никогда не меркнущей! Чтобы твоя кровь вновь начала кипеть, а в глазах зажегся интерес к жизни! Старые драконы, покрытые мхом и плесенью, с разодранными крыльями, с бельмами на глазах, с погасшим огнем, не способным сварить даже птичье яйцо, приникали к этому камню – и спустя несколько минут улетали от него молодыми и здоровыми. Жутчайшие твари первохаоса выползали из подземелий, чтобы только коснуться его. И титаны, и циклопы приходили. Все они интуитивно чувствовали, что жизнь – это прежде всего кипение интереса к чему-либо. Именно кипение. Более слабые формы не рассматриваются. Как только кипение исчезает – человек ли, титан ли уже не живет, а доживает. Так-то, цыпляточки мои замороженные!

Тут Плаховна быстро протянула сухонькую ручку и коснулась груди Матвея. Багров надеялся, что она уберет руку, но Аидушка расставила пальцы и замерла. Пальцы у нее были ледяными, это ощущалось даже сквозь одежду. Матвей не мог даже отстраниться: мешала спинка водительского сиденья.

– Хорошо. Согревает. И бьется… – сказала старушка, жмурясь от удовольствия. – Прям живой!

– Кто живой? Камень Пути? – спросила Ирка, начиная что-то понимать.

– Да, листики вы мои необлетевшие! Камень Пути – осколок последней крупной частицы первомира. Однажды некий волхв дерзнул поднять на камень руку. Конечно, он и много кусков бы отколол. Такие людишки, считающие, что сами определяют границы добра и зла, всегда умеют так уговорить себя, что любая подлость становится обоснованной. Но все ограничилось одним куском, потому что камень исчез… Почему? Куда? Это я не знаю. Не успела подглядеть. Работки тогда много было…

Ирка не любила размениваться на театральные охи и ахи.

– Это был Мировуд? – спросила она.

– Он самый. А осколок сейчас у твоего жениха… Признайся, ты ведь любишь лежать у него на груди ухом? Быть не может, чтобы ты не ощущала того, что чувствую теперь я!