Сандалики

Осталось несколько часов до бачаты, и она снова увидит Алика, почувствует его близость, как только теперь смотреть ему в глаза после этих внезапных объятий посреди улицы?

Ветер коснулся разгоряченных щёк. Кожу стянуло от высохших слёз, горло саднило, а где-то внутри разгорался уголёк, подаренный Аликом при мимолётном прикосновении на середине дороги.

На какое-то время стало легче, Лёля зашла в магазин накупила продуктов для приготовления десертов. Сгребала с полок всё, что имело хоть какое-то отношение к выпечке: изюм, орехи, сахарную пудру, лимоны, ванилин, три вида муки. Загрузившись двумя большими пакетами, добрела домой, ощущая себя верблюдом, отставшим от каравана.

Когда Лёля зашла в квартиру, тоска и обида нахлынули с новой силой, будто поджидали за дверью. Оставив пакеты на кухне, она переоделась, умылась холодной водой и вернулась к кулинарным закупкам.

Нашла в интернете несколько интересных рецептов и принялась готовить все три одновременно. Взбивала белки для крема, подогревала желтки для мусса и выпекала коржи для медовика. Ингредиенты заняли все горизонтальные поверхности в комнате. На печке булькала масса подозрительного цвета, на столе Лёля раскатывала тесто и там же выкладывала горячие ещё коржи, суетилась, бегала от одной чашки к другой, вымазалась в муке и в сиропе, но перестать упиваться жалостью не смогла.

Вытирая щёку, испачканную в белом креме, заглянула в зеркало и не нашла своё отражение. На неё изумлённо смотрел Лёшка.

– А у меня трагедия, – весело доложила Лёля.

– Да, уж я вижу, квартиру теперь проще продать, чем отмыть.

Лёля тряхнула головой.

– Маша…

– Я в курсе. Наблюдал всё с первого ряда.

– Я дура, да? Наивная, доверчивая дура. – Сев напротив зеркала, Лёля наполнила кондитерский мешок кремом и принялась наполнять им трубочки. – Почему-то Машу я не заподозрила ни в чём. Всё же на поверхности было.

Лёшка пожал плечами.

– Ты сама не способна на подлость, вот и в других её не видишь.

– Маша так не думает. С её точки зрения, я та ещё змеюка. Хотя, её можно понять. Видимо, к Герману у неё очень сильные чувства.

Лёшка придвинулся ближе, принюхался к вафельным трубочкам.

– Не нужно её понимать. Ваша возрождённая из пепла дружба с самого начала была какая-то ненормальная, больная. Тяжело ей далось ненавидеть тебя и быть благодарной.

Лёля отложила трубочку в сторону, слизнула каплю крема с края кондитерского мешка.

– Как же она страдала, это должно быть очень больно.

Лёшка нахмурился, что с его миловидной внешностью выглядело даже комично. Будто свирепствует пушистый котёнок.

– Себя лучше пожалей. Маша и Герман тебе рога наставили, и не раз. Кажется, этого кобеля вполне устраивало такое разделение: ты – для бесед и уюта, а Маша – для секса.

Лёля отложила на блюдо очередную вафлю.

– А разве нельзя это объединить в одном человеке? Если ему так нравилось забавляться с Машей в постели, зачем ему вообще нужна была я?

– Всё остальное оказалось Маше не по силам.

Лёля принюхалась.

– Горит что-то.

Ответ уже не понадобился: запах из печки подтвердил догадку. Увлекшись разговором, Лёля упустила уже пятый корж для медовика. Он давно прошёл стадию зарумянивания, теперь больше напоминал битумную кляксу.

Лёшка наблюдал за суматошными метаниями Лёли в попытках реанимировать торт и спасти мусс. Нравоучительно комментировал её попытки отскрести пригоревшее тесто. Половина коржей осыпалась золой, другая половина вполне могла сойти за фрисби[2].

Из трёх блюд получилось только одно – трубочки с белковым кремом. Кухня превратилась в свалку грязной посуды. Лёля, кажется использовала все тарелки, чашки, что имелись в наличии, присыпала всё мукой и украсила бардак рассыпанными цукатами. Теперь до самой бачаты придётся разгребать последствия кулинарного приступа.

Она зашла в комнату в поисках пылесоса, наткнувшись на него взглядом вспомнила, что он сломался, печально вздохнула. Глаза выхватили букет красных роз на подоконнике, сместились на старенький диван. Лёля подошла к нему медленно с опаской и пнула ногой. Вскрикнула от боли и треснула по сиденью кулаком. Где-то в глубине загудели пружины, но диван, ставший символом предательства, и не подумал раскаяться.