Сандалики

– Цветы – это цветы. Их всегда приятно получить. Будь то хоть веточка мимозы хоть букет дорогущих бархатных роз. Разве что Раффлензию Арнольди[1] никто не захочет принять. Сам факт дарения цветов пробуждает радость. Это же так трогательно и мило. Не практично, как сковородка, не цинично, как деньги, а именно мило.

Маша достала красную помаду, нарисовала кровавый яркий рот и поймала взгляд Лёли. Та смотрела на её руку, небрежно держащую тюбик с остро скошенным краем. Лёля перевела взгляд на лицо Маши, потом опять на руку, сощурилась. Когда их глаза снова встретились, она осознала, что думают они об одном и том же. Видимо Герман рассказал, кто нашёл потерянную помаду. Эта самая пропажа сейчас и притягивала их взгляды, словно сосуд с чем-то ядовитым или взрывоопасным.

Откинувшись на спинку стула, Маша медленно закрутила тюбик, закрыла крышкой и вернула в сумочку. Её движения выглядели намеренно замедленными и спокойными, словно у сапёра, разминирующего бомбу.

Шум с улицы, гомон в кафе отступили на задний план, Лёля подняла взгляд на Машу. В её лице не было раскаяния, только вызов и боль.

– Маш, как ты могла?

– Как я могла? – Маша встрепенулась и резко подалась вперёд, её ногти впились в край стола. – Как я могла?!

Посетители кафе начали на них посматривать, осуждающе покачивать головами. Некоторые заинтересованно прислушались, почуяв зарождающийся скандал.

Лёля отклонилась, боясь явной агрессии в глазах Маши.

– Ты с ним? И давно?

Маша почувствовала растерянность и уязвимость Лёли, как хищник безошибочно определяет в стаде больное животное, и надавила именно туда, где было больнее всего:

– Могла бы догадаться, раз с тобой он не спит, где-то же удовлетворяет свои мужские потребности. Раз ты такое бревно фригидное, без рюмки даже платье не задерёшь, пришлось найти нормальную чувственную женщину.

– Нашёл?

Лёля не могла понять почему она всё ещё сидит и позволяет себя оскорблять, её сковало необъяснимое онемение, болезненное желание узнать правду.

– Нашёл.

– И давно у вас это? – Лёля ещё не закончила предложение, а в голове всплыл кадр с празднования её двадцатидевятилетия. Замалчивание Иры, откровенный танец Маши и растерянность Германа. – С моего дня рождения?

– Да какая разница! Теперь это не важно. Он выбрал тебя. Радуйся, подружка.

Лёля нахмурилась. В глазах Маши помимо неприкрытой ненависти плескалась такая боль, что её хотелось отвернуться и бежать, чтоб не видеть эти мучения, словно она наблюдала последние вздохи умирающего.

– Выбрал меня?

Маша резко придвинулась, зло процедила сквозь зубы:

– Не строй из себя святую невинность. Ты подлая. Всегда такой была, но вечно делала вид что вся такая несчастная, затурканная. Я хотя бы не играю роль добросердечной монашки. Я такая какая есть. А ты притворялась подругой, а сама увела у меня Германа. Ты же знала, как я его люблю и всё равно начала с ним встречаться!

– Я его не уводила. Он сам почему-то заметил меня.

Маша громко рассмеялась, привлекая внимание и тех, кто ещё делал вид, что пьёт кофе. Теперь на них смотрели все, некоторые даже достали телефоны и, не слишком скрываясь, снимали на камеру.

 Лёля вскочила, наугад выхватила из кошелька купюру, оставила на столе и выбежала из кафе. Оказаться в центре скандала, подпитывать чужое любопытство – сомнительное удовольствие.

Далеко она не успела уйти, Маша догнала её и, схватив за руку развернула к себе.

– Я ещё не закончила.

– Отпусти, я не хочу больше слушать. Достаточно и того, что ты уже рассказала. – Лёля попыталась вырваться, но побелевшие пальцы подруги цепко сжались на её запястье, причиняя боль. Глаза прожигали презрением и обидой.

– Пусть он выбрал тебя. Но это ненадолго. До сих пор не могу понять, что он в тебе разглядел такое, чего нет у меня? Почему после самой бурной ночи он всё равно возвращался к тебе? Почему? Почему он со мной не говорит совсем, разве что о тебе.

Лёля отклонилась назад, боясь, что в таком взвинченном состоянии подруга вполне может ударить.

– Не знаю, – прошептала она, пытаясь освободить руку. – Правда, не знаю! Может это и есть любовь?

Маша снова рассмеялась в этот раз истерично, со всхлипыванием, от смеха внезапно перешла к плачу.

– Любовь?! Да что ты знаешь о ней. Я его любила столько лет, едва собрала себя по кусочкам после твоего предательства, надеялась забыть. Выкинула вас обоих из головы, начала новую жизнь. Но ты не смогла не напакостить. Опять встряла со своей заботой. Двуличная, подлая подружка. Но теперь я тебе ничего не должна. Ни-че-го!

Лёля не могла спокойно смотреть на эту истерику. Боль от предательства Германа и подруги отступила под натиском жалости. Маша выглядела раздавленной, смертельно-больной, Лёля почувствовала себя виноватой. Зажатую кисть не пыталась вырвать, наоборот, сделала шаг вперёд и попыталась обнять.

Едва Маша почувствовала прикосновение, отскочила резко, будто ошпарившись.