Санькины бусинки (сборник)

Первые три дня она находилась между жизнью и смертью, но в сознании в этой бедной больнице. Лежать она могла только на животе, потому что вся спина была лишена кожи. К концу вторых суток ее решили перевязать сухими бинтами, так как никаких мазей достать не смогли. В бреду этого кошмара Вероника легко согласилась подписать документ о том, что несчастный случай произошел дома по ее собственной вине – неосторожно обращалась с бытовым прибором. Ей трудно было сообразить, что этим она отказалась от материальной компенсации по контракту и спасла руководство участка от ответственности. Когда помощь понадобилась ей, никто из них не вспомнил о её поступке.

В палате было шумно, персонал понимал только арабский или английский языки. Ни того, ни другого Вероника не знала. Конечно, в школе она учила английский, но кто после школы может говорить на этом языке? И все же с трудом она составила какую-то фразу для дежурного доктора, по крайней мере, он тут же выполнил ее просьбу – перевел ее в отдельную палату. Но и этих двух суток нахождения в переполненной палате хватило, чтобы подхватить в свои обширные раны стафилококк.

Наконец, врачи решили, что Веронику можно перевозить, а женщина-врач из поселка добилась в посольстве решения о вылете в Москву. По приезде в Москву ее должна была встречать скорая помощь из ожогового центра имени Вишневского. Что сыграло роль в изменении первоначального плана неизвестно: опоздание самолета, плохая договоренность или, как склонна думать Вероника, судьба, но машина из ожогового центра не стала ждать, и прилетевшую в сопровождении мужа и маленького сына больную на носилках никто не встречал. Нерастерявшиеся работники аэропорта вызвали скорую из института Склифосовского, которые забирали всех. Так на два месяца Вероника поселилась в ожоговом отделении института скорой помощи. Эти врачи помогали всем: в палате на двенадцать человек лежали и учительница, спасавшая от загоревшегося газового баллона своих десятиклассников, и бездомная с обмороженными конечностями, и две жертвы коммунальных разборок. Теперь была еще и сгоревшая Снегурочка. Эта Снегурочка так звонко кричала на первой, самой страшной перевязке, когда без наркоза с нее снимали похожие на лейкопластырь квадратики ткани вместе с отмирающей кожей, что заведующий отделением, много повидавший в таком страшном месте, в шутку предположил:

– Прямо певица у нас тут появилась! Звонко поешь!

– Я и правда певица… – всхлипывая, пролепетала больная.

Она была самой «тяжелой» в палате. Женщины, как могли, во всем ей помогали: кормили с ложечки, меняли «утку» и простыни, а еще шутили, рассказывали анекдоты, громко смялись и плакали вместе в дни перевязок. Сергей два месяца заботливо ухаживал за ней. С утра готовил еду для Вероники в доме друзей, приютивших его в Москве, затем ехал в Склиф (так по-простому называли институт Склифасовского) через пол Москвы, чтобы кормить Веронику с ложечки (руки у нее не действовали). А потом отправлялся за покупками, чтобы снова готовить для больной жены. Все это не могло вернуть прежнюю привязанность и любовь в семью, но общая большая беда и благодарность мужу за преданность несколько сблизила супругов. Доктор Татьяна Александровна оказалась удивительной женщиной и замечательным врачом. Когда спустя два месяца, перенеся операцию по пересадке кожи со своей же ноги, Вероника перед выпиской сокрушалась, что с такими шрамами она с двадцати семи лет должна забыть об открытых платьях и пляже, доктор заметила:

– А ты вообще в курсе, откуда мы тебя вытащили? Там уж точно пляжи тебе были бы не нужны! Когда тебя привезли, спустя неделю после ожогов да еще без оказания необходимой помощи, у тебя была угроза остановки сердца от отсутствия калия в организме. А ты о шрамах! Радуйся, что ты жива!

Веронику выписали двадцать девятого февраля, два месяца они с мужем ничего не сообщали родителям, не хотели пугать.

Теперь им предстояло как-то объяснять свое молчание, а главное, преждевременное возвращение, ведь ехали они как минимум на два года! При встрече родители, конечно, удивились их приезду, и щадящий рассказ о происшествии взволновал их, но Веронике показалось, что мама как-то уж очень спокойно выслушала все это. Только через два дня, когда понадобилось делать перевязку, и мама увидела реальный масштаб травмы, Вероника поняла, почему она в первый день была так спокойна: мама и представить не могла, насколько серьезны повреждения. Маме стало настолько плохо, что теперь уже ей потребовалась скорая помощь.

«Мне не надо было сейчас приезжать», – корила себя Вероника, – нельзя родителей подвергать таким испытаниям».