Sans qu'un remord ne me vienne (СИ)

- Как хочешь. В таком случае, с твоего позволения, я все-таки отужинаю.

В большом глиняном горшке обнаружилось великолепной овощное рагу с купленной им намедни индюшкой. Фролло с большим аппетитом вкусил эту восхитительную пищу, столь отличную от скудной монастырской еды. Кажется, плоть окончательно решила взять верх над душой: не хватало еще, ко всему прочему, с легкой руки этой девчонки стать чревоугодником!.. Впрочем, раз уж Райские врата для него все равно навсегда захлопнулись, разве будет таким уж преступлением испробовать хотя бы удовольствия земной жизни?.. С этой мыслью архидьякон заглянул в спрятанную под половицами нишу и извлек оттуда гранат. Лишь дважды в жизни удавалось ему отведать вызревающий под горячим южным солнцем фрукт, и почему бы не сегодня сделать это в третий раз?

- Попробуй, дитя, это вкусно, - наполнив миску ярко-красными зернами, мужчина приблизился к кровати и протянул плясунье тарелку.

Та нерешительно взяла подношение и, подхватив пальчиками единственное зернышко, положила в ротик. Непривычный, яркий, терпкий, с кислинкой вкус сочного фрукта оказался приятно освежающим. Настороженно зыркнув на вернувшегося за стол монаха, красавица принялась уплетать иноземное лакомство. Покончив, поставила миску на пол и снова забилась в угол.

Поп еще некоторое время оставался за столом, однако вскоре поднялся и не спеша направился к кровати, скидывая по пути сутану. Присел подле сжавшейся в комок девушки, осторожно беря в руки хрупкую ладошку и не позволяя цыганке вырвать реквизированную конечность.

- Эсмеральда… - тихо шепнул Клод, поднося к губам смуглые пальчики. – Моя Эсмеральда…

- Постойте!.. – ну вот, снова он накидывается на нее, хотя и обещал три дня! – Я… я ведь совсем ничего не знаю о вас. Уж если участь моя решена, и мне не избежать ваших постылых объятий, расскажите хоть что-то. Пока что мне ведомо лишь то, что вы архидьякон Собора Богоматери, Клод Фролло. А еще палач, убийца, вероотступник и насильник! Вы говорите, что мне следует смириться со своей участью – но как же мне смириться, если для меня вы не более чем тюремщик!.. Дайте же мне хотя бы обещанные три дня, чтобы попытаться привыкнуть к вам!..

- Дитя, ты в сотню раз умнее меня! – выдохнул священник, благоговейно поглаживая тонкую кисть.

Мысль о том, что плясунья, наконец, сдалась, и готова внять его мольбе, оказалась настолько восхитительной, что мужчина ни на миг не усомнился в ее словах и не задумался о столь резкой перемене. Ему это показалось вполне естественным: он ждал ее согласия, верил, что она не сможет отвергнуть такую любовь, уповал на безвыходность ее положения. А его имя, произнесенное этим нежным, чуть подрагивающим голоском отозвалось в сердце такой глубокой нежностью, что последовавшие оскорбления он предпочел не заметить. О, что за дело!.. Пусть называет, как хочет, пусть считает убийцей, пусть будет жестока, лишь бы принадлежала ему!

- Да, девушка, ты узнаешь меня. Ты поймешь, какое сердце я кладу к твоим ногам, какую душу готов низвергнуть в геенну огненную следом за тобой!.. И ты пожалеешь меня, наконец. О чем ты хочешь узнать? Я, правда, немного рассказывал тебе уже о своей прошлой жизни… тогда, в темнице… Но, по правде, я и сам плохо помню, что нес в ту ночь. Я был не в себе, дитя, прости меня за этот бред! Но я так боялся, я был в ужасе при мысли о том, что тебя поведут на казнь на рассвете… Прости меня. Так о чем… о чем бы ты хотела услышать?

О чем? Единственное, чего хотела Эсмеральда – так это любыми способами заставить монаха держаться на расстоянии. Пусть болтает, что ему вздумается – какое ей дело до того?.. Однако же нужно что-то отвечать, или он заподозрит неладное…

- Расскажите… Расскажите мне о звонаре.

- О Квазимодо?! – взгляд архидьякона полыхнул ревнивым подозрением; девушка мысленно обругала себя последними словами, но вылетевшее слово не вернешь.

- Да. Почему… почему он так верен вам? Кто вы для него?

- Ну, здесь уж точно нет ничего удивительного, - надменно произнес Клод, в душе даже обрадовавшись ее интересу: эта история могла выставить его в очень выгодном свете в глазах сердобольной, как он знал, цыганки. – Ведь он подкидыш, уродец, брошенный четырех лет от роду в ясли Собора Парижской Богоматери. Это случилось в 1467 году; я тогда был немногим старше тебя, был добропорядочным, образованным молодым священником, мечтательным философом, не знающим жизни… Добрые горожане признали в Квазимодо дитя дьявола и хотели обречь его на страшную смерть в огне; я забрал его. Знаешь, за год до того во Франции свирепствовала чума, которая унесла и моих родителей, и на моем попечении остался младший брат – белокурый ангелочек, который вырос теперь в настоящего бесенка…

На этом месте Клод печально вздохнул, задумавшись на секунду о пропащем брате, а Эсмеральда прикрыла глаза, пытаясь успокоить бешеный стук пустившегося в галоп сердца при упоминании о том самом юноше, что обещал помочь ей.