Sans qu'un remord ne me vienne (СИ)

- Жоаннес Фролло де Молендино нарекли меня когда-то, ныне же я только Жеан Мельник, поскольку, кажется, не далее как сегодня вечером брат лишил меня имени.

- Как, ты брат архидьякона Жозасского, моего учителя герметики? Вот уж воистину, тесен мир. Что ж, за это можно выпить! А потом ты расскажешь мне, что же приключилось с моей цыганской женой и куда подевалась ее прелестная козочка, умничка Джали…

***

- Жеан?.. – Клод, оторвавшись от молитвы, поднял измученный взор на застывшего на пороге кельи школяра. – Мой кошелек вы найдете в верхнем ящике стола – можете взять столько, сколько посчитаете нужным. Однако впредь я вынужден просить вас не беспокоить меня в монастыре: средства вам будет передавать посыльный.

- Братец, вы сейчас изрядно удивитесь, но я пришел вовсе не за деньгами, - юноше стоило больших усилий не добавить: «Впрочем, и от них я бы не отказался». Однако он смолчал: эта неожиданная холодная щедрость произвела на повесу даже большее впечатление, нежели изнуренный вид столь разительно переменившегося за жалкие четыре дня священника.

Глаза его потухли, застыли, точно принадлежали мертвецу; темные круги выступили печатью неизбывной мучительной скорби; уголки сурово поджатых губ опустились, будто одна напряженная мысль владела всем существом; плечи поникли, словно у марионетки, снятой кукловодом с крестовины и брошенной в темный ящик прозябать до следующего представления. Что-то неожиданно больно кольнуло в груди у Жеана при виде брата в этом плачевном состоянии.

- За чем же? – без всякого интереса спросил архидьякон.

- Признаться, меня прислал ваш ученик, Пьер Гренгуар. Не совсем даже к вам… Видите ли, после того, как я счастливо вернул ему супругу, философ решил, что и козочку я тоже помогу возвратить хозяйке. Эсмеральда говорила, что Джали осталась здесь, в соборе…

- Не смей произносить ее имени!.. – точно от удара, отшатнулся старший Фролло, страшно выпучив глаза и беззвучно шевельнув губами.

- Кого – козочки? – изумился школяр.

- Ведьмы! Цыганской шлюхи!.. Не смей, слышишь?!

- Как скажете, братец…

- Я тебе не брат больше, ясно?! Убирайся отсюда ко всем чертям!.. Если бы не ты… из-за тебя она…

Мужчина еще невнятно бормотал что-то, а потом вдруг заплакал под изумленным взглядом Жеана, утыкаясь лбом в каменный пол и в бессилии сжимая кулаки.

Мальчишка принял единственное верное решение – быстро вышел, захлопнув за собою дверь. Оставшийся по ту сторону человек не нуждался в утешении – оно привело бы его, в лучшем случае, в ярость, в худшем – окончательно ввергло в пучину беспросветного отчаяния. Единственное, о чем мечтал сейчас архидьякон Жозасский – это вернуться к той размеренной жизни, которую вел он до встречи с маленькой чаровницей. Вырвать из памяти ее образ, даже если стирать его придется каленым железом.

Он почти не спал в эти дни, все свободное время проводя в молитвах и проваливаясь в черное забытье, только когда сил не оставалось вовсе. Из еды позволял себе лишь черный хлеб; пил только холодную чистую воду. Это не то чтобы сильно помогало – просто не оставляло времени на воспоминания. Они, правда, все равно пытались просачиваться сквозь туманную завесу отрешенных молитв, но Клод упрямо гнал обрывки всяких мыслей о плясунье даже из снов.

Священнику казалось, что он должен возненавидеть ее теперь, и он действительно возненавидел – но только разумом. Душа его по-прежнему находилась во власти чар маленькой колдуньи, а сердце изнывало от неведомой прежде, нестерпимой боли. Опоздал!.. Никогда ей отныне не быть его. И, чтобы жить дальше, Фролло запрещал себе, насколько это было в его силах, любые мысли о плясунье. Да, молитвы помогали; но лишь отчасти.

…Сказать, что школяр был поражен этой короткой сценой – ничего не сказать. Она одна раскрыла ему больше, чем могла бы рассказать длинная, пространная исповедь. Выходит, братец действительно возжелал женщину?! И не просто возжелал… Отчего ж тогда не тронул ее? Ждал… любви? Взаимности?

Юноше сложно, даже невозможно было понять ту гамму чувств, которую испытывал сдержанный с виду служитель Бога по отношению к юной цыганке. Он только уяснил, что здесь кроется нечто большее, чем обыкновенное желание, что за этой неконтролируемой яростью стоит что-то такое, о чем он, Жеан, может только догадываться. И юному шалопаю стало вдруг нестерпимо жаль, что именно он явился причиной неподдельных мучений единственного родного человека. Он решил про себя, что непременно выяснит, что же в точности случилось между братом и уличной танцовщицей. А пока нужно было попытаться вывести из собора козу.

Школяр застал Квазимодо ровно в том же положении, в каком нашли его несколько дней назад епископ, архидьякон и капитан. Горбун ласкал прилегшую подле него козочку, огромной ладонью осторожно поглаживая ее между рожек.

- Квазимодо! – Жеан тронул звонаря за плечо; тот резко обернулся. – Хозяйка просит вернуть Джали.