Сантименты

Марк Аврелий, ты что, Марк Аврелий? Сам ты слизистый, бедный дурак!

Это трели и свист загорелый, это рая легчайшего знак,

это блеск распустившейся ветки и бессмертья, быть может, залог, скрип расшатанной дачной кушетки, это Тютчев, и Пушкин, и Блок!

Это скрежет всей мебели дачной, это все, это стон, это трах, это белый бюстгальтер прозрачный на сирени висит впопыхах!

Это хрип, это трах, трепыханье синевы да сирени дурной, и сквозь веки, сквозь слезы блистанье, преломление, и между ног...

Это Пушкин — и Пригов почти что! Айзенберг это — как ни крути!

И все выше, все выше, все чище — Дорогая, давай улетим!

И мохнатое, влажное солнце Сквозь листву протянуло лучи.

Загорелое пение льется.

Соловьиный отросток торчит.

ЭЛЕОНОРА

Ходить строем в ногу в казарменном помещении, за исключением нижнего этажа, воспрещается.

Устав внутренней службы

1

Вот говорят, что добавляют бром в солдатский чай. Не знаю, дорогая.

Не знаю, сомневаюсь. Потным лбом казенную подушку увлажняя, я, засыпая, думал об одном.

2

Мне было 20 лет. Среди салаг Я был всех старше — кроме украинца рябого по фамилии Хрущак.

Под одеялом сытные гостинцы он ночью тайно жрал. Он был дурак.

3

Он был женат. И как-то старики хохочущие у него отняли письмо жены. И, выпучив зрачки, он молча слушал. А они читали.

И не забыть мне, Лена, ни строки.

И не забыть мне рев казармы всей, когда дошли до места, где Галина в истоме нежной, в простоте своей писала, что не нужен ей мужчина другой, и продолжала без затей

5

и вспоминала, как они долблись (да, так и написала!) в поле где-то.

И не забыть мне, Лена, этих лиц.

От брата Жоры пламенным приветом письмо кончалось. Длинный, словно глист,

6

ефрейтор Нинкин хлопнул по спине взопревшего немого адресата —

«Ну ты даешь, земеля!» Страшно мне припоминать смешок придурковатый, которым отвечал Хрущак. К мотне тянулись руки. Алый свет заката лежал на верхних койках и стене.

7

Закат, закат. Когда с дежурства шли, между казарм нам озеро сияло.

То в голубой, то в розовой пыли стучали сапоги. И подступало, кадык сжимало. Звало издали.

8

И на разводе духовой оркестр трубил и бухал, слезы выжимая,

«Прощание славянки», и окрест лежала степь, техзону окружая, и не забыть мне, Лена, этих мест

9

киргиз-кайсацких. Дни за днями шли. Хрущак ночами ел печенье с салом. На гауптвахту Масича вели.

И озеро манило и сияло.

Кадык сжимало. Звало издали.

10

Душа ли? Гениталии? Как знать.

Но, плавясь на плацу после обеда в противогазе мокром, я слагать сонеты начал, где прохладной Ледой и Лорелеей злоупотреблять

11

вовсю пустился. И что было сил я воспевал грудастую студентку МОПИ имени Крупской. Я любил ее, должно быть. Белые коленки я почему-то с амфорой сравнил.

12

Мне было 20 лет. Засохший пот корой белел под мышками. Кошмаром была заправка коек. Целый год в каптерке мучил бедную гитару после отбоя Деёв-обормот.

13

А Ваня Шпак из отпуска привез японский календарик. Прикрывая рукою треугольничек волос, на берегу сияющем, нагая, смеясь, стояла девушка. Гендос

14

Харчевников потом ее хотел у Шпака обменять на скорпиона в смоле прозрачной, только не успел — ее отнял сам капитан Миронов.

И скорпиона тоже... Сотня тел

15

мужающих храпела в липкой тьме после отбоя. Под моею койкой разбавленный одеколон «Кармен» деды втихую пили. За попойкой повздорили, и, если бы ремень

16

не вырвали у Строева, Бог весть чем кончилось бы... Знаешь, мой дружочек, как спать хотелось, как хотелось есть, как сладкого хотелось — хоть кусочек!

Но более всего хотелось влезть

17

на теток, развалившихся внизу на пляже офицерском, приспустивших бретельки. Запыленную кирзу мы волокли лениво — я и Лифшиц, очкастые, смешные. Бирюзу

18

волны балхашской вспоминаю я и ныне с легким отвращеньем. С кайфом мы шли к майору Тюрину. Семья к нему приехать собиралась. Кафель мы в ванной налепили за два дня.

19

И вволю накупались, и, куря, на лоджии мы навалялись вволю.

Но как мне жалко, Лена, что дурак я был, что не записывал, что Коля Воронин на дежурстве до утра

20

напрасно говорил мне о своей любви, о полустанке на Урале,

об отчиме, о лихости друзей, которые по пьянке раз угнали машину с пивом. Кроме Лорелей

21

с Линорами и кроме Эвридик, все музе худосочной было дико.

А в окнах аппаратной солнца лик уже вставал над сопкой... Вроде, Викой звалась его невеста. Выпускник

училища десантного, сосед,

ее увел. Дружки побить пытались

его, но сами огребли. Мопед

еще у Коли был. Они катались

на нем. Все бабы бляди. Счастья нет.

23

13 лет уже, дружок, прошло, но все еще кадык сжимают сладко картинки эти. Ах, как солнце жгло, как подоконник накалился гладкий, и как мы навалились тяжело,

24

всей ротой мы на окна налегли, когда между казарм на плац вступила Элеонора. Чуть не до земли оранжевая юбка доходила, лишь очертанья ног мы зреть могли.

25

Под импортною кофточкою грудь высокая так колыхалась ладно, и бедра колыхались, и дохнуть не смели мы, в белье казенном жадно уставясь вниз. И продолжала путь

26

она свой триумфальный. И поля широкополой шляпы прикрывали