— Что вы хотите? — отрезала она. — Чтобы я потеряла свою маслянистость, которая так необходима богам для миропомазания, поэтам — для елейных стихов, работникам торговли — для перевыполнения плана, покупателям — для борьбы с артериосклерозом? Чтобы я вместо этого уселась царствовать? Ищите какое-нибудь другое, суетное дерево.
Пришли к пальме.
— Зачем мне власть? Разве есть власть большая, чем красота? Моя грация давно заслужила пальму первенства. Обратитесь к какому-нибудь другому, более тщеславному дереву.
Спросили смоковницу.
— Что? Царствовать? Разве вам мало моей сладости? Зачем мне становиться царицей? Чтобы меня возненавидели все — от мала до велика? Я предпочитаю, чтобы меня любили.
Так деревья ходили, ходили и пришли к кизилу. Стали просить его.
— Жаме́! — вспылил упрямый кизил. — Не то чтоб я не мог быть царем, не бог весть что для этого нужно! Но если вы сами меня выберете, что у меня будет за власть? Я должен буду отчитываться перед вами! А завтра вам взбредет в голову выбрать другого царя… Что же это за царствование, если ты не навязал себя силой и никто перед тобой не трепещет? Вот у животных — другое дело. Там лев… хе-хе! Да разве царя выбирают, дурачье вы этакое? И зачем только вы затеяли эту мышиную возню?
Деревья поняли, что он прав, и не стали выбирать царя. Поэтому у животных есть царь, а у деревьев нет. И поэтому деревья не преследуют друг друга, не уничтожают друг друга, а живут в мире и согласии. И главное — умирают стоя!
Или их рубят — исходя из нужд народного хозяйства.
Ветер и солнце затеяли дискуссию. О чем? С тех пор как существует мир, дискутирующие, в сущности, спорят об одном и том же: кто из них сильнее? Видите ли, вопрос престижа!
Вот ветер с солнцем и поспорили, кто из них сильнее. Решили, что сильнее тот, кто, уложившись в отведенный регламент, заставит раздеться первого встречного путника.
Появился путник, и ветер довольно потер руки.
— Увидишь, — пообещал он солнцу, — какой я учиню стриптиз. Как завою, как на него налечу, как засыплю налогами да поборами — последнюю рубашку с него сниму.
Как пообещал, так и сделал: завыл так грозно и зловеще, что не описать ни поэтам, ни метеорологам. Дул, дул, в штанины залез, пальто распахнул, но человек чем сильнее замерзал, тем сильнее укутывался в свою одежду, тем больше крепился и, хоть и стучал зубами, а устоял.
Регламент истек, не принеся ветру успеха, и тогда принялось доказывать свою силу солнце. Оно просто улыбнулось путнику такой теплой улыбкой, что он сразу же сам снял пальто, потом свитер, потом рубашку и, наконец, сбросив с себя всю остальную одежду, лег на землю и начал принимать солнечные ванны.
— Видишь, убеждение приносит лучшие результаты! — произнесло солнце.
— Да, но ты впало в гнилой либерализм и абстрактный гуманизм, — раздраженно ответил ветер.
А облака, поскольку они всегда двигались по ветру, только того и ждали, они приплыли и закрыли солнце. И не открывали его до тех пор, пока оно не выступило с самокритикой перед ветром, который в итоге и победил в дискуссии.
Спорить с ветром — все равно что плевать против ветра.
Зверинец переезжает: сворачивают холсты, переносят клетки и ящики в вагоны — скоро длинный состав двинется в путь…
— Наконец-то, — волнуется лев, — мы выберемся из этого проклятого климата! Тут невозможно жить. Только бы оказаться на юге!..
— Наконец-то… — вздыхает белый медведь, — мы выберемся из этого проклятого климата! Тут невозможно жить. Только бы оказаться на севере!..
Зверинец останавливается на день-два в соседнем городе и снова отправляется в дорогу. Потом в следующем соседнем, и в следующем, и дальше, и дальше…
— Ужасно медленно! Но главное, что мы все-таки движемся на юг! — волнуется лев.
— Ужасно медленно! Но главное, что мы все-таки движемся на север! — надеется медведь.
— Конечно же, мы едем на юг: нет места более северного, чем это! — ликующе рычит лев.
— Конечно же, мы едем на север: нет места более южного, чем это! — ликующе рычит медведь.
А зверинец двигается по маршруту запад — восток. И обратно.
Посмотрите на него, он рубит ветку, на которой сидит!.. Ничего подобного, он не рубит ветку, на которой сидит. Он никогда не рубит ветку, на которой сидит!.. Он рубит ту ветку, на которой сидел. Он рубит все те ветки, на которых сидел… Чем же ему мешают те ветки, ведь он уже над ними? Да, но если их не обрубить, то по ним может подняться и кто-нибудь другой, и даже забраться еще выше? А он не хочет, чтобы другой забирался выше, да и вообще чтобы поднимался вверх. Пусть все будет так как есть, и чтоб никто на его ветку не покушался.
Но если он обрубил ветки, на которых сидел, как же он будет слезать? А вдруг он упадет? Ах, стоит ли об этом думать раньше времени?
Банчо Банов
КАНАРЕЙКА И КОШКА