Сатира, огонь!

— Так-с. Печально. Ну, да ничего не поделаешь. В таком случае не буду гадать, как древний француз, а буду лучше гадать, как древний… как древний… Уж и не знаю, что и придумать… Не знаешь, как еще можно гадать?

— Можно еще гадать на картах, — робко сказал адъютант.

Лицо Гитлера побагровело.

— На картах?! — закричал он. — На каких картах? Может быть, на военных? Мерси. Я уже гадал. Пошел вон, мерзавец!

— Слушаюсь.

— Постой! А на чем еще можно гадать?

— Не могу знать.

— А ты подумай.

Адъютант наморщил лоб и стал думать. Думал долго. Наконец нерешительно переступил с ноги на ногу:

— Можно еще гадать… Только не знаю, стоит ли…

— Говори!

— Можно еще гадать на зеркале.

— На зеркале? Очень хорошо. Зеркало. Мне это даже нравится. В этом есть что-то древнеарийское.

— Только, вашесиясь, не советую… Потому что зеркало, оно… Как бы это сказать…

— Молчать! Неси сюда зеркало. Приказываю!

Через минуту на столе Гитлера стояло зеркало. По бокам его горели две свечи. Стрелки часов показывали без одной минуты двенадцать. Гитлер сел к столу и осторожно заглянул в зеркало. И в следующую секунду раздался его отчаянный, душераздирающий вопль.

Адъютант бросился к Гитлеру. Фюрер лежал в глубоком обмороке. Адъютант осторожно потер ему уши. Гитлер открыл глаза и простонал:

— Доннер веттер! Мерзавец! Я тебя просил принести зеркало, а ты мне подсунул какую-то отвратительную сумасшедшую рожу. Убери сейчас же!..

Над Берлином стояла страшная, непроглядная новогодняя ночь. С Восточного фронта дул ледяной ветер. Часы пробили двенадцать. Дверь новой имперской канцелярии отворилась. На пороге гитлеровского кабинета стоял малютка — новый, 1942 год. Он держал под мышкой большой гроб.

Мороз, как говорится в таких случаях, крепчал.

Кондрат КРАПИВА ФРИЦЕВЫ ТРОФЕИ

— На Москву тебе маршрут,—
Наставляют Фрица.
Фриц ответил бодро:
— Гут!
Можно поживиться…

Ровной лентою бежит
На Москву дорога,
По обочинам лежит
Мертвых фрицев много.

Шар порожней головы
Фриц склоняет ниже.
Недалеко от Москвы,
А до смерти ближе.

Каждый день он ждал беды,
Приседая в щели.
А фашистские ряды
Все сильней редели.

Человек так двадцать пять
Осталось от роты.
Все же Фриц сумел достать
Яловые боты.

Сделал он, что только мог.
И сегодня рано
Сапоги стянул он с ног
Силой у Ивана.

Тихо крадется Иван
До фашиста-ката,
И в руке его наган,
А в другой — граната.

Грозен яростный замах…
Вспыхнула зарница…
И застыл надолго страх
На лице у Фрица.

По дороге столбовой —
Стук и хлопья дыма.
Едет Фриц с войны домой,
Злой тоской томимый.

Сделал он, что только мог:
Боты — тут, с собою.
Не хватает только ног:
Ноги — под Москвою.

Перевел с белорусского Лев ШИФФЕРС

Алексей КОЛОСОВ БУРГОМИСТР

Приблизительно год назад в тихий, можно сказать, заштатный наш городок прибыл Василий Аркадьевич Зайкин. Все его документы были в безукоризненном виде, и он как бы с марша приступил к исполнению своих служебных обязанностей. В лучистое августовское утро он стоял в отличнейшем светлом костюме в городском саду на летней сцене и держал перед нашими любителями завлекательнейшую речь. Он говорил об искусстве, о творческих исканиях, о «Царе Эдипе»… Было неясно, почему новый наш режиссер задумал открыть театральный сезон «Царем Эдипом», но все любители были обворожены вступительным словом Василия Аркадьевича: какова эрудиция, каков размах!..

С этого незабываемого собрания Василий Аркадьевич возвратился с Липочкой Кожебаткиной, пухлой, рослой девушкой, служившей в нашем театрике кассиршей. Утром следующего дня мы узнали, что наш режиссер и художественный руководитель поселился в домике мамаши Кожебаткиной и что он женится на Липочке. В связи с этим событием Василий Аркадьевич перенес первую репетицию со среды на пятницу, и в коричневом домике Кожебаткиных начался медовый, или, как пишут американские романисты, лилейный, месяц.