Саттри

Саттри поднял взгляд и уставился на него холодными серыми глазами. Нет, ответил он.

Если б ты мне только помог его загрузить, Сат. Черт, да тебе ж никакого риска.

Саттри поглядел через стол на это искреннее личико, светлые волосы, прыщи, слишком близко посаженные глаза. В голове у него замелькали странные сцены ночной украдки и мумифицировавшиеся трупы при свете факелов, старые вырезки из фильмов ужасов. Послушай, Леонард, сказал он.

Слушаю.

Что обо всем этом думает твоя мать? В смысле, она же вряд ли согласится на всю эту чокнутую катавасию.

У нее нет выбора. Вишь, оно как вышло же, Сат, оно все от рук отбилось. Мы его там оставили только до конца недели. Сам понимаешь. Чтоб получить за него за полную неделю? Ну, неделя кончилась, и я говорю, черт, да вообще не повредит еще несколько дней продержаться. Сам знаешь. И за них тоже получить. Ну. С того все дальше и пошло.

А разве не так оно и бывает? сказал Саттри.

Тут же никто не виноват, Сат. Оно просто вразнос понеслось.

Саттри поднял пиво, и отпил, и поставил его снова, и посмотрел на Леонарда. Ты мне по ушам не ездишь, а? спросил он.

Насчет чего?

Насчет всего. Ты мне правду рассказываешь?

Черт бы драл, Сат. Думаешь, я бы стал шутить про такое? Черт, даже Лорина не знает, что он помер.

А что, по ее мнению, тогда происходит в задней спальне?

Она просто считает, что он болеет и ей нельзя его видеть. Вот и все.

Сколько ей лет?

Не знаю. Шесть, наверное. В школу в этом году пойдет. Может, семь. Слышь, Сат, мы его можем оттуда вытащить, пока она спит ночью. Старуха нам поможет. Мы его просто выволочем и положим в багажник. У меня кое-какие колесные ободья есть и цепи, пригодятся.

Что за хуйню ты несешь?

Ну, ободья и цепи. Утяжелить.

Его утяжелить?

Ага. Мы этого ебилу так нагрузим, что он даже на страшный суд не покажется.

Ты куда это, к черту, собираешься его поместить?

Леонард выпрямился и огляделся. Нам нужно его придержать, прошептал он.

Ладно.

Мы его вывалим, блядь, в реку, само собой. А у тебя есть мысль получше?

Конечно есть.

Ладно, давай-ка послушаем.

Забудь про этот свой дурацкий, к черту, план и просто позвони в полицию или куда там еще, и скажи, пусть приезжают и вывозят его вонючую жопу.

Леонард посмотрел на Саттри. Покачал головой. Ты не понимаешь, сказал он.

Я понимаю то, что я в такое не ввязываюсь.

Послушай…

Попроси помочь Хэррогейта. Психи должны вместе держаться.

У него лодки нет. Слушай, Сат…

Черта с два у него нет лодки.

Да ты надо мной смеешься, Сат. Я в эту его хуергу ни ногой.

Саттри допил кружку и встал. Мне надо идти, сказал он. Делай, что хочешь, но меня не впутывай.

В утренних прохладах он проверял переметы, выплыв на реку в тумане вместе с солнцем. Днями ходил в город, но держался в основном сам по себе. На Коптильню он наткнулся в верхнем городе, и старый оборванец облапал его и слезно попросил монетку. Одной рукой Саттри придерживал карман, пока лез в него в него другой, но потом посмотрел на Коптильню и отказал. Он прошел мимо старого калеки дальше, но обнаружил, что тот пристроился к его локтю, ковыляя на искореженных своих ногах, словно сломанный апостол. Эй, окликнул его Коптильня, хотя между ними и шага не было.

Сам ты эй, ответил Саттри.

Геенна клятая, дай же мне хоть чего-нибудь. Дайм. Черт бы тебя драл, Коря, у тебя ж дайм есть, правда?

Мне он больше нужен, ответил Саттри.

От такого старик опешил и остановился. Он провожал Саттри взглядом, пока тот шел вверх по Рыночной улице. Окликнул его снова, но Саттри не обернулся. Ну и пральна, крикнул оборванец. Так и надо со старым калекой, который тебе сплошь одни одолженья делал.

Он спустился по Лозовой среди попрошаек почернее, но серебро свое держал при себе, сколько б у него его там ни было. Старую негритянку в обносках вымыло на мостовую под «Компанией человеческой мебели», словно кусок темной и жуткой флоры, она вытянула истощенную ногу через всю пешеходную дорожку перед собой и приглашала кого ни попадя на нее наступить. Она там лежала, как обугленная древесная ветка. Кто бы блекло ни улыбнулся и ни отвернулся, она обрушивает на них темнейшие проклятья затурканного божества. Глаза ее красны от выпивки, ее география несдвигаема. В то время как проворные подвержены климатическим переменам разнообразных судеб и не ведают, где отыщет их новый день, она закреплена в бессрочности, устойчива, парадигма черной анафемы, насаженная на дно города, словно средневековая преступница.